А может быть, все к лучшему? Да, его сердце еще помнит Дэвида, его тело помнит Патрицию; когда он думает о них, ему становится больно. Но нужно в себе это преодолеть. Он сумеет прожить без этой двусмысленной дружбы, что была соткана из зависти и чувства собственного превосходства, он сумеет прожить без этого вожделения к женщине, которая ему не принадлежит, без этого чудовищного сознания причастности к ее преступлениям. Он чувствовал себя разбитым, но с плеч свалилась страшная тяжесть. Новая жизнь открывалась перед ним, жизнь, наполненная работой, успехом, самоутверждением…
Зазвонил телефон. Томас снял трубку.
— Да, — сказал он, продолжая думать о своем.
— Брэдли? — услышал он спокойный и звучный голос. — Говорит Мэрфи. Скажите, дорогой, могу ли я попросить вас заехать ко мне в Ярд? Это в связи с делом бедняги Тейлора. Представьте себе, мы допросили этого грека — ну, помните, владелец гостиницы в Ист-Энде, где погиб Тейлор… Да, так вот, этот грек и признался, что миссис Тейлор никто не похищал, никто не держал ее под замком — она преспокойно прожила там все время, что мы ее разыскивали. И наверно, она сама и выбросила своего мужа в окно… Погодите, это еще не все. Мы задержали миссис Тейлор на аэродроме, когда она пыталась под чужим именем и с чужими документами улететь в Нью-Йорк. Она сейчас у меня в кабинете и рассказывает о вас довольно любопытные вещи. Вас не затруднит приехать сюда? Или, быть может, вы предпочтете, чтобы я за вами прислал?
Пьер Гамарра
Убийце — Гонкуровская премия
Перевод И. Эрбург
Все факты и герои этого романа вымышлены. Гонкуровская премия взята только потому, что она наиболее известная из всех литературных премий, но можно было бы с таким же успехом заменить ее любой другой
1. Описание преступления
Преступника легче найти, чем разоблачить
Марсель Паньоль, Топаз
Убийца прильнул ухом к двери и настороженно прислушался. Он никого не ждал, но все равно прислушивался.
Ветер разгуливал по городу, крича на тысячу голосов.
Тут были и тихие жалобы, и еле уловимые вздохи влюбленных, и робкие удары смычка, шуршали шелковые и бархатные платья; потом вдруг все это неожиданно сменялось громкими воплями, яростным рычанием.
Казалось, что кто-то прячется за окном, кто-то бродит по крыше.
Но там никого не было, никого, кроме ноябрьского ветра.
Убийца пожал плечами и улыбнулся.
Внезапно ветер утих. И ночь сразу стала огромной и легкой, как пустой мешок. Но это только так казалось. Ветер замолк всего на несколько секунд. Он был здесь, все время здесь.
«Так вот бывает, когда приложишь ладонь к сердцу и вдруг не находишь его, — подумал Убийца. — Начинаешь лихорадочно шарить по груди, тебе становится жутко. Думаешь, боже мой, сердце-то не бьется, его нет. Странно. Тревожно. А потом оно находится. Ты слышишь его мягкие короткие удары Крошечный невидимый насосик, купающийся в живительной теплой крови…»
Убийца снова пожал плечами.
Сейчас не время философствовать.
Он взглянул на часы.
Пора!
Тишина взорвалась. Порывы ветра сотрясали двери, где-то очень далеко в ночи жалобно заскрипела сорванная с крючка ставня.
«Да, пора, — повторил про себя Убийца. — Я встаю, застегиваю пальто, потом…»
Но он не встал. Его руки машинально перебирали лежавшие перед ним бумаги, поглаживали книги, трогали авторучку, чернильницу, оловянную пепельницу-пароходик…
От лампы с зеленым абажуром на руки падал мягкий свет.
Пальцы левой руки забарабанили по столу. Указательный палец правой руки отбивал такт. Потом он потянулся к выключателю лампы, но тут же замер.
Пора.
Убийца стал насвистывать. Какая-то старая песенка, всплывшая в его памяти из глубин прошлого. Только мелодия. Как же она называется? Почему именно она вспомнилась ему? Он и сам не понимал этого. Есть вопросы, на которые невозможно ответить.
Убийца выдвинул один из ящиков стола, приподнял перевязанную зеленой тесьмой пачку бумаг и вынул из-под нее толстую тетрадь в картонном переплете. На обложке крупными и жирными буквами было тщательно выведено: «Стихи».
Убийца быстро пролистал тетрадь и остановился на последнем стихотворении — всего несколько коротких строчек, написанных мелким четким почерком.
Убийца прочитал вполголоса стихотворение и снова принялся насвистывать. Немного погодя он захлопнул тетрадь и бросил ее в открытый ящик стола.
Указательный палец правой руки опять потянулся к выключателю. Лампа погасла.
Через улицу стремглав промчалась собака. Ветер хлестал дома, рвал электрические провода. В садах полуголые ветки сухо стучали друг о друга. Собака, наверное, перепугалась бури.
От такого ветра и в самом деле можно с ума сойти. Яростные порывы следовали один за другим, все сильнее становились вскрики, вопли, скрежет, стоны. Город больше не существовал, не было домов, не было улиц. Ничего, кроме потоков ветра, лавин разноголосого гула.
Скрипела какая-то ставня. Пожалуй, та же самая, которую Убийца слышал раньше. А может быть, и другая. Что стоит ставне соскочить с крючка, тем более при таком ветре, — непонятно, как еще не рухнули стены домов!
А вообще-то, если бы не ветер, в городе было спокойно — на улице ни души.
Убийца пошел по бульвару, обсаженному липами и акациями. Белыми акациями.
Бульвар кончился, и он свернул налево, в совершенно темную улочку. Дорогу он знал хорошо.
Он постучал в дверь. Дом стоял в глубине тупика. Убийца постучал еще раз. Он прислушался, но не смог уловить ни малейшего шороха. Ветер уносил все звуки.
Вдруг дверь распахнулась, и в коридоре, слабо освещенном лампочкой, Убийца увидал старика Мюэ.
— Простите, что я вас побеспокоил в такой поздний час, — сказал Убийца.
Прошло несколько секунд.
По вашему, несколько секунд — чепуха? А вот посчитайте: раз, два, три, четыре, пять… Это много времени, гораздо больше, чем кажется.
За эти несколько секунд Убийца успел подумать о стольких вещах: о ветре, например, о темных улицах, о том, что сейчас все спят и соседи ничего не услышат, о капитане жандармерии…
— Что вам угодно? — спросил старик Мюэ.
Убийца ответил не сразу. Прошло две-три секунды. Он вынул из кармана револьвер. Курок был взведен. Рука в перчатке крепко сжимала оружие.
— Поднимите руки и отступите назад! — приказал он.
У старика Мюэ от страха расширились глаза, и он машинально провел ладонью по своей желтоватой седой бородке.
— Я вам не причиню никакого вреда, — добавил Убийца.
Он закрыл за собой наружную дверь. Старик Мюэ поднял руки.
Вход в лавку находился в конце коридора, слева. Старик медленно отступал. Его лицо выражало ужас. Наверное, он думал: «Зачем только я открыл дверь? Кто же ночью отпирает двери?..»
— Не останавливайтесь, — сказал Убийца.
Старик Мюэ, пятясь, дошел до входа в лавку. В спешке он надел свой старый пиджак поверх ночной рубашки. Брюки на нем штопором. Шея обмотана зеленоватым шарфом.
В лавке было совершенно темно. Старик продолжал пятиться. Еще шаг — и он погрузился бы в этот мрак, но он задел локтем стопку книг, они рассыпались по полу. Старик хотел было нагнуться, чтобы собрать их, но Убийца остановил его:
— Ни с места!
Мюэ медленно снова поднял руки. Покрытая пылью лампочка в коридоре освещала его лицо. Он ничего не понимал. У него дрожали губы, и он несколько раз делал попытку что-то произнести, но не мог выговорить ни слова.
Убийца выстрелил три раза.
Старик глухо повалился на пол, как мешок, набитый тряпьем.
Убийца перешагнул через труп и вошел в лавку. Он достал карманный фонарик и стал шарить лучом по полкам. Узкое помещение лавки тянулось за левой стеной коридора, справа находилась квартира старика: комната и кухня.
Убийца провел в доме Мюэ добрых полчаса. Он не спеша расхаживал по квартире, принимая разные меры предосторожности.
Лавка и кухонька выходили в тупик. Кухня освещалась маленьким окошечком, снабженным сплошной деревянной ставней. Убийца откинул крючок, ставня со стоном повернулась на петлях и прибилась к наружной стене.
С улицы ставню можно было закрепить вделанным в стену железным крюком. Убийца вышел, накинул крюк на ушко ставни. Теперь ставня не закроется. Еще надо было убрать деревянный щит, которым закрывали на ночь витрину лавки. Убийца торопливо внес его в коридор, закрыл за собой дверь и ушел.
Когда рассветет, ни у кого не возникнет никаких подозрений. Лавка будет казаться открытой, и будет видно пыльное окно кухни.
Соседи заметят: «О-о, а старик Мюэ уже встал». И никто не подумает ничего дурного. Никому не придет в голову, что в конце коридора, на пороге лавки, лежит труп.
