В одном ей дико повезло — благодаря, сколь бы невероятным это ни казалось, звонку Дэна, — в том, что она не озвучила имени Джиованы. Ее же благочестивые слова насчет доверия он мог воспринять как слова измученной заботами жены — не как остаток тлеющих злых чар, мучивших ее на протяжении месяцев и снятых мстительным черт знает чем с его подчиненным. Подобно болезни Билла, явившейся по пятам за тем лунатическим набегом в Дэново логовище, неоспоримая реальность снова обрушилась на нее, выколачивая стыд.
Спустя минуту она сняла с его пальца висевший на нем пластиковый пакет с рыбой. Значит, в бар он не ездил. А ездил, как и говорил ей, к рыбакам. Существовало ли хоть что-нибудь, в чем бы она не ошибалась? Надо дать ему поговорить с Вик наедине. Это было тем моментом, который давно предвкушали отец и дочь, — моментом «каноническим», как мог бы выразиться Марк, если бы писал рекламу. И, пусть даже у нее больше не было ни малейшего желания когда-либо снова отвергать любой его импульс, ее ужасали его неминуемые уныние и нытье. Виктория очень молода, но ведь помолвка может длиться сколько угодно. Для Джин подлинная новость состояла в том, что ее дочь по-настоящему счастлива.
Вернувшись на кухню, она занялась рыбой, которая, казалось, глазела на нее, пока она готовила ее к духовке, словно труп к погребению. Возможно, поездка Марка к рыбакам заключала в себе некий жест: приготовление обеда есть ритуал, который в большей мере, чем какой-либо другой ритуал, предоставляет своими мелочами спасение, временное избавление от краха. На мгновение ей вспомнились слова Ларри: закон — это все, чем мы располагаем. Что ж, тогда кулинарный рецепт представляет собой локальный закон, а эта кухня — ее владение, ее командный и контрольный пункт. Джин не собиралась распадаться на части. Не собиралась пить свой обед из кувшина. Она приготовит эту рыбину à la Grecque[89] — запечет целиком с розмарином и лимоном, — как подавали в тавернах во время их первой совместной поездки на Минокос, еще до рождения Вик. А теперь Виктория — которой, как казалось Джин, всего несколько рыбных обедов тому назад даже не существовало — была помолвлена. Благодарность Джин новоиспеченным жениху и невесте не знала меры: только они могли восстановить эту семью.
Она наклонилась, чтобы посмотреть в дверь. Марк, весь сгорбленный, расхаживал туда-сюда, плечом прижимая трубку к уху. Он, она это знала, останется снаружи, будет дожидаться, пока солнце ускользнет за холмы. Она не вышла, чтобы составить ему компанию; вернулась вместо этого к кухонной раковине. Через окно мельком увидела Изумруда, порхавшего среди зарослей бугенвиллеи в последних лучах света. Его крылья так быстро били по воздуху, что их почти не было видно, и это плавание в воздухе усиливало производимое им впечатление, будто он в большей мере рыба, нежели птица.
Марк сказал, чтобы Брунгильды больше не было. Он по-своему во всем этом участвовал, подумала она, желая достичь какого-то равновесия. Она порезала картофель ломтиками, густо его посолила, полила маслом и вытряхнула из миски в сковороду. И впервые перестала думать о настоящей «Джиоване» — Магдалине, Брунгильде, одной и той же Дэновой пташке. Сколько мужчин роняли слюни над этой юной бразильянкой? Джин чувствовала себя слабой и такой же хрупкой, как морской еж, балансирующий на краю подоконника. При одном или двух исключениях, главным образом связанных с советами о прическах, она отдаляла себя от Джиованы, по-настоящему не признавала ее, в конце концов реальной девушки, где-то живущей и так дурно использованной. Вот где ты предала доверие, миссис Х. Джин открыла дверцу духовки и сунула противень внутрь. Теперь уже слишком стемнело, чтобы разобрать, по-прежнему ли Изумруд порхает за окном, хотя он никогда подолгу не задерживался. Джин гадала, куда он делся. Сколько ни искала она в саду, но гнезда так и не нашла.
Она решила обойтись без обеда — и без обеденного разговора. Нацарапав записку о плохом самочувствии, что было правдой, она легла в постель в гостевой комнате.
В семь утра Джин уже была на дороге и направлялась к Domaine du Pêcheur[90], дремучему заповеднику с ревущей рекой и с тем, что на Сен-Жаке оставалось ближе всего к дикой природе: к полевой штаб-квартире проекта Beausoleil.
Ее радовало, что сегодня у нее есть работа, особенно вот такая. По пути в заповедник сошлись в одной точке два старых джипа: вряд ли предстояло то широко освещаемое прессой событие, которое она воображала, надевая юбку, предназначавшуюся для аэропортов и интервью. Журналистов было только трое — Джин, корреспондент с острова Маврикий в нелепо огромных темных очках и репортер из «Le Quotidien», бродивший вокруг бревенчатой хижины, принадлежавшей центру.
Ассистентки проекта напоминали Джин группу усердных преподавательниц перед поднятием занавеса: они переговаривались друг с другом тихими голосами, проверяли и перепроверяли свою аппаратуру слежения и, время от времени, Бада, своего подопечного. Зеб, зоолог из Лондона, слушал журналиста с Маврикия, рассказывавшего о программе по сохранению дикой природы на Большом острове, которая предусматривала «полное спасение близких к исчезновению розовых голубей и длиннохвостых попугаев». Но Джин обнаружила, что ее не трогают судьбы этих других птиц, несмотря на их равно драматичную убыль и возрождение, а также их более очевидную привлекательность, яркий окрас крыльев. Пустельги больше походили на нее: эти относительно малоподвижные и одинокие существа, у которых даже грудное оперение было покрыто пятнышками, напоминавшими веснушки. Нет, все ее чувства были направлены на этого малыша, как будто он доводился ей родственником; что ж, так оно и было, каким бы неперспективным он ни казался.
Джин вспомнила, что сегодня у нее день рождения. Глядя на Бада, на принца, заточенного в клетку, она впервые задалась вопросом, на самом ли деле это искусственное возрождение так уж хорошо, как все предполагают. Они были красивы, эти маленькие соколы, и, конечно же, она знала все аргументы в пользу восстановления их поголовья. Но, может быть, если они неспособны восстановиться самостоятельно, им следовало дать вымереть, подобно нелетающим додо на Маврикии? Другие-то выжили, несмотря на ДДТ и утрату естественной среды обитания, — например, люди. Борьба за выживание делает тебя сильнее. Или же всегда будет продолжаться кормление заранее умерщвленными мышами? Наряду со сбором яиц, искусственной инкубацией и искусственным натаскиванием, воспитанием и вскармливанием, а также защитой от хищников?
Она подумала о Вик и Викраме, начинающих совместную жизнь, и о том, какое неоспоримое счастье они, должно быть, испытывают из-за того, что все ложится на свои места, а окончания этого не предвидится.
…Я понимаю: вот он, рай, Которым старцы грезят от рожденья,К нему клоня все помыслы и жесты,Как старенький уборочный комбайн,А все, кто молод, те скользят по склону Навстречу счастью, бесконечно…
Опять Ларкин — он видел их бесконечно скользящими по склону, «подобно птицам, дерзким и свободным». Найдет ли себе Бад подходящую пару, когда спустится по длинному склону? Их, как ей было известно, привлекают наиболее перспективные производители, но при малых или незаметных различиях, при отсутствии какого-либо параметра, который был бы подобен соотношению между окружностями бедер и талии, которым бы они руководствовались, — как им разобраться, кто бы это мог быть? Бад был таким маленьким игроком, он нарушал все каноны — так кто же поджидал его там, на свободе? Возможно, другая пустельга, а возможно, и подвергающийся большой опасности розовый голубь. И она недоумевала, каким образом ей когда-либо удастся загладить все то, что она натворила. Ее колонка и даже в большей степени статья о выживании видов казались ей абстрактными как никогда.
Наконец появился великий человек: Брюс МакГи, создатель проекта, выглядевший более ветхозаветным, чем когда-либо, со своими кустистыми бачками и волосками на ушах, похожими на не сдутый с одуванчиков пух. Как удачно для спасателя биологического вида, подумала Джин, что он напоминает Бога, каким воображаешь его в раннем детстве: с длинной белой бородой и взглядом, исполненным сурового сожаления, дающим понять, что эпидемии, засухи и паводки удручают его гораздо в большей степени, нежели тебя.
— Приветствую, Брюс, — сказала она самым своим бархатистым, указывающим на принадлежность к серьезной газете голосом, протягивая ему руку.
— Рад видеть вас снова, — сказал он, покачивая ее руку. Он выглядел более серым и поседевшим, чем во время их первой встречи. Возможно, подумала Джин, Брюса пора выпустить обратно в цивилизацию.
