кроме одного – добираться далеко, больше часа, а транспорт работает плохо. Сергей сначала тоже трудился на заводе, пока не поступил в военное училище; скоро будет выпуск. Маринка заканчивает девять классов; их школа шествует над ближайшим госпиталем, а летом они выезжают помогать колхозу. И ещё писала, что город старинный, купеческий, и река его заметно украшает. О возвращении в Москву не было ни слова. И это понятно: завод оборонный, и писать об этом не полагается. Вот, собственно, и всё. А что ещё напишешь?
Он тут же сел за письменный стол, достал бумагу, ручку; чернила в небольшом флакончике высохли, поэтому пришлось писать карандашом. Письмо большим не получилось: вернулся в Москву, по квартире новые соседи, сам жив, здоров, люблю, целую… Не напишешь же о шведских делах или о предстоящей командировке на юг. Алексей перечитал написанное, оно ему не понравилось – суховато как-то… Скомкал, выбросил и сел писать снова.
В это время послышался робкий стук в дверь.
– Войдите.
Дверь приоткрылась, на пороге стояла Ирина Евгеньевна. Старенький халат она успела переодеть, и в крепдешиновом платье вишнёвого цвета выглядела более привлекательно. Час назад, когда он переступил порог, она показалась ему старше.
– Алексей Дмитриевич, пойдёмте с нами пить чай.
Балезин с интересом посмотрел на новую соседку.
– Спасибо за приглашение, буду минут через десять. Но… откуда вы знаете меня по имени-отчеству?
– Это упоминается на каждом конверте писем.
– Вы очень проницательный человек, – улыбнулся Алексей.
Он дописал письмо, аккуратно вложил в конверт. Потом взял кое-что из продуктов, которые успел получить по карточкам, и отправился на кухню. Сёстры были рады его появлению, правда, кроме чая с вареньем, которое неизвестно, каким чудом сохранилось, ничего предложить не могли. Да и чай назвать чаем было нельзя – какой-то отвар из трав, настаиваемый в термосе. И тут Балезин вспомнил о своих запасах. Может, они целы? Следуя правилу своего покойного тестя, он всегда хранил несколько пачек чая про запас.
Извинившись, Алексей быстро вернулся в свою комнату, порылся в столе. Одна упаковка грузинского чая в красивой жестяной коробочке сохранилась. Видимо, Ольга, зная вкусы мужа, не решилась её использовать.
Чайник на кухонной плите ещё пыхтел. Помимо коробочки с чаем Алексей захватил и свой собственный заварной чайник. В результате чай удался на славу. А хлеб, галеты и банка тушёнки застолью не помешали.
Сёстры оказались весьма разговорчивыми, особенно старшая Софья. Вскоре Алексей уже знал, что они ленинградки, работницы одного из музеев. Софья Евгеньевна как заместитель директора сопровождала часть экспонатов на юг в Алма-Ату. В середине октября 1941-го в районе Москвы эшелон разбомбили, три вагона с экспонатами затерялись. Тогда Софья Евгеньевна как секретарь парторганизации музея добилась приёма у самого Щербакова – 1-го секретаря московского горкома партии. Это помогло: вагоны отыскались, но вывезти из Москвы не было возможности – весь транспорт был занят для эвакуации людей и предприятий. А творилось в Москве, по словам Софьи Евгеньевны, что-то ужасное. Исчезли автобусы, троллейбусы, трамваи, зато появилось множество грузовиков и лошадиных подвод с эвакуирующимися и их имуществом. Повсюду сновали «эмки» с удирающими начальниками. У магазинов огромные очереди, внутри давки, толкотня. Расплодилось множество бандитов, мародёров; грабят склады, магазины. Ночью на улицах страшно было появляться. А тут ещё воздушные тревоги, бомбёжки.
Софья Евгеньевна не на шутку разгорячилась. Поэтому чтобы несколько сбавить возмущение старшей сестры, в разговор вмешалась Ирина Евгеньевна:
– Тогда мы решили, что из Москвы никуда не уедем. И не уехали, пережили все тягости 41-го, устроились на работу. Но как только снимут блокаду, вернёмся в Ленинград.
Ещё Балезин узнал, что Софья член ВКП(б) с 1924 года, работает теперь инструктором райкома партии, а Ирина – учительницей в школе, поскольку имеет университетское образование и до работы в музее вела в школе русский язык и литературу.
– А вы с фронта или в тылу работаете? – неожиданно спросила Софья и оценивающе посмотрела на Алексея.
Балезин понимал, что рано или поздно такой вопрос последует. И ещё: он ходит в штатском, это тоже надо учитывать, давая ответ на подобный вопрос.
– Я военный переводчик, работаю и там, и там.
– А на каком фронте?
Очень хотелось сказать «на скандинавском» и посмотреть, какое впечатление на сестёр это произведёт. Но Алексей, естественно, не мог себе позволить такое. А потому ограничился кратким:
– На разных.
И сразу же, чтобы увести в сторону разговор о своей профессии, Алексей начал рассказывать о себе то, что мог рассказать: немного из биографии, про семью, про институт, где работал до войны. Особенно на сестёр произвело впечатление, что Балезин когда-то жил и учился в Петербурге и что на одном из кладбищ покоится его милейшая тётушка Елизавета Юрьевна, о которой он часто вспоминает.
Время пролетело быстро.
– Спасибо вам за чай и за компанию, – поблагодарила, поднявшись, Софья Евгеньевна; её примеру последовала сестра. – Завтра на работу.
Алексей, взялся было мыть посуду и убирать со стола.
– Я вам помогу, – сказала Ирина Евгеньевна.
Когда они закончили, Балезин спросил:
– Вы ничего не рассказали о себе? То, что вы работаете в школе – это слишком немного.
Она ответила не сразу, видимо, это была больная тема.
– А что тут рассказывать: муж, инженер, был призван в первые дни войны и через месяц погиб… где-то под Лугой. Дочь перед самой войной вышла замуж и вместе с мужем отправилась к месту его службы на западную границу. От них никаких известий… Софья? Она человек одинокий. Вот и кукуем вдвоём.
Алексей понял, что ещё немного, и она разрыдается. Нужно было хоть как-то утешить женщину.
– Ирина Евгеньевна…
– Можно просто, Ирина…
– Поверьте, Ирина, на войне всякое случается. Если ваша дочь в оккупации, то как же она может дать знать о себе. Вот увидите, она найдётся.
Похоже, она ожидала таких утешительных слов. Она посмотрела ему в глаза.
– Вы, наверное, очень любите свою семью, и у вас всё хорошо.
– Почему вы так решили?
– Письма можно было прочитать минут за двадцать, а вы читали их больше часа. Очевидно, перечитывали.
Балезин улыбнулся:
– Должен ещё раз заметить, что вы проницательный человек. Да, семья для меня – всё. Но очень за неё боюсь. Один нелепый случай может всё перечеркнуть. А в моей судьбе случай всегда много решал.
* * *
На этот раз Павел Михайлович Фитин был серьёзен и, пожав Балезину руку, сразу же перешёл к делу.
– Знакомьтесь, – официальным тоном произнёс он, указывая на невысокого загорелого человека лет пятидесяти, с окладистой седой бородой.
– Георгий Петрович, – представился тот.
– Доложите оперативную
