- Громче, громче! - кричат крестьяне. Стоят они, крестятся, бьют земные поклоны.
- Партии большевиков долгие лета!
- Товарищу Ленину долгие лета!
- До-о-олгие ле-е-ета!
Узнал Задорнов про молебен, схватился за голову.
- Да где это видно, - кричал на крестьян, - чтобы в церкви да и вдруг про Ленина! Что я теперь в Екатеринбурге скажу?
Разводят крестьяне руками. Батюшка кричал, этот кричит.
- Да ты не кричи. Мы же по всей, по правильной форме.
Едет назад в Екатеринбург Задорнов: "Эх, эх, не сумел, не туда загнул... Никудышный из меня агитатор".
И батюшка места себе не находит: "Без ножа, чёртов сын, зарезал. Эка как взбаламутил крестьян. Видать, самого сильного к нам прислали".
КЛЯТАЯ ЛУГОВИНА
Приехал, как-то в деревню Глуховку к отцу и матери токарь Путиловского завода Прохор Знатков.
Понабежали в избу родичи и соседи:
- Ну, как там в Питере? Как поживают рабочие?
- Хорошо в Питере, - отвечает Знатков. - Дружно живут рабочие. Повыгоняли буржуев с заводов. Сами теперь хозяева. Ну, а как у вас здесь.
- И нам хорошо, - отвечают крестьяне. - Помещиков взашей. Землю нарезали. Скот нынче у каждого. Барскую луговину делить будем.
- Луговину?!
- Ну да, ту, что у речки у Березайки, что от Клятого омута по ту и другую сторону.
- Так зачем же ее делить?
- Как - зачем?! Чтобы каждому своя часть приходилась.
- Ну это вы зря, - произнёс Знатков. - Сделали бы луговину общей. Сообща бы её косили. Да и скотине так будет привольнее.
Усмехнулись крестьяне:
- "Общей"... На кой она общая! Нет, каждой травинке хозяин нужен.
Пытался приехавший говорить про завод - вот, мол, у них, у рабочих, заводы же общие.
- Ну, паря... Ты нам заводом не тычь.
Вскоре Прохор Знатков уехал. А мужики собрались и проголосовали так, как задумали: "Делить луговину - и точка".
Разделили. Но тут началось в Глуховке вдруг такое, чего и в прежние времена не случалось.
Пригонят мужики на рассвете скотину на луг. Ну, а дальше? Дальше сиди и смотри, чтобы твоя корова не зашла на чужой участок. А корова - как есть скотина. Где ей знать про крестьянское голосование. Так и норовит на надел к соседу.
Появились на лугу изгороди и межевые столбы. Пастухов развелось невидимо. Целый день крики:
- Куда пошла!..
- У, ненасытная!..
- Ванька, Вань-ка! Да уйми ты свою безрогую...
И чем дальше, тем хуже. К середине лета глуховские крестьяне все до единого перессорились между собой. В гости друг к другу не ходят. На улице не здороваются. Волками да лисами один на другого смотрят. И кто его знает, чем бы все это окончилось, да только в разгар жнивья снова приехал в родную Глуховку из Питера Прохор Знатков. Идёт он со станции полем. Рожь стоит спелая, высокая, налитым колосом к земле пригибается, осыпается рожь.
"А где же косцы? - поразился Прохор. - Может, в деревне беда какая?"
Ускорил он шаг. Вышел к реке, к луговине. Смотрит, луговина - что улей. Вооружились крестьяне кольями, вот-вот и война начнётся.
- Стойте! Сдурели вы, что ли? Стойте!
Остановились мужики, повернулись к Знаткову и вперебой:
- Да его Манька да на мой участок...
- Да его Рыжуха да мою траву...
- Да ихняя тёлка да под нашу изгородь...
- Эх, вы... - вздохнул Прохор. - "Манька. Рыжуха. Тёлка"... Да не совестно вам? Советская власть вам землю дала, скотом наделила. А вы? Тьфу! Тошно смотреть. Для этого, что ли, люди за лучшую долю бились? Для этого, спрашиваю?
Остыли мужики, разошлись по домам. И пошли по селу разговоры:
- Прав Прохор Знатков...
- Хватит волками и лисами друг на друга...
- Не для этого люди за лучшую долю бились...
- Обобщить луговину!..
В тот же день сняли мужики изгороди и межевые столбы - любо взглянуть на берег реки Березайки.
- Назад в Питер провожали Прохора всем селом. Шли огромной толпой четыре версты до самой станции.
- Молодец! - говорили крестьяне. - Сразу видать, что питерский. Одним словом - рабочий класс.
КНИЖНАЯ КОМНАТА
Хвалилась Дарья:
- Книг у нашего барина прорва. Комната целая. Библиотечный зал называется. Книги в шкафах стоят. Их там немалые тысячи. Переплётики разные. Зелёные, красные, есть голубые, есть в васильковый цвет.
- Читающий барин, выходит, у нас человек, - рассуждали крестьяне. Любитель большой до книг.
А барин в имении вовсе и не жил. Книг не читал. Весь год проводил в Петербурге. Книги стояли без всякого дела. Филька Кукулин как-то с отцом натирал полы в помещичьем доме и тоже в той комнате был. И тоже про книги потом рассказывал.
- Прорва, - соглашался он с Дарьей. - Аж до боли в глазах рябит.
И следом пошёл про книги. Даже названий запомнил несколько.
- "Дон-Кихот", - перечислял он на пальцах. - А. С. Пушкин: "Полтава", "Русские сказки"; Свифт - "Приключения Гулливера"; Диккенс - "Оливер Твист".
Потом рассказал про картинки. Мол, в книгах картинки, и тоже прорва. Смотрят на Фильку ребята с завистью.
- А про что же в тех книгах?
- Про разные разности, - ответил уклончиво Филька. Как и другие, Филька тех книг не читал.
Ходили ребята к барскому дому, глазели в окна на книги.
- Вон "Гулливер", а чуть ниже - "Полтава", - тыкал Филька пальцем в оконную раму. Показал, где стоит "Дон-Кихот", где "Русские сказки", где Диккенс - "Оливер Твист".
Прижались к окнам носами ребята.
- Эх, подержать бы хоть раз в руках!
И вот - революция. Стало господское сразу народным. Достались крестьянам и барские книги. На душу по десять штук.
"Приключения Гулливера" теперь у старухи Мавриной. А. С. Пушкин, "Полтава", у Воеводиных. "Русские сказки" у Лапиных. У деда Клюева "Дон-Кихот".
И Фильке выпало десять книг. Смотрит Филька - вот неудача. Все десять не на русском, на другом, непонятном они языке. И хотя бы одна с картинками!
И только Варьке, а Варьке всего-то четыре года, достался Диккенс "Оливер Твист".
Ходили ребята к старухе Мавриной. Не даёт "Гулливера". Ходили они к Воеводину. Но даёт Воеводин "Полтаву". Лапины прячут "Русские сказки". "Дон-Кихота" сунул дед Клюев под ключ в сундук.
И даже Варька вцепилась руками в книгу. И сама ведь читать не умеет, и другим не даёт.
Стояли книги на полках у барина, теперь в сундуках у крестьян лежат.
Возможно бы, сгнили в сундучных глубинах книги. Но тут вышел о книгах специальный декрет. Говорилось в нём: сохранить все бывшие барские библиотеки, сделать книги доступными всем.
Посовещались в селе крестьяне. Решили книги вернуть в имение. Пусть снова в шкафах стоят.
Идут из имения взрослые, дети. Книжки с собой несут: один "Дон-Кихота", другой "Гулливера", третий "Полтаву". У четвёртого Диккенс "Оливер Твист".
Стояли книги без всякого дела. Нынче книги у всех в руках.
ТИХИЙ ТИХОН, ГРОМКИЙ ГРОМОВ
Дома их стояли как раз по соседству. Смотрят избы одна на другую через убогий, прогнивший забор. Две жердины - вот весь забор.
Тихий Тихон живёт направо. Громкий Громов живёт налево.
Утро. Проснётся Тихон, оденется тихо, тихо выйдет к себе во двор, неслышно с делами крестьянскими возится.
Зато рядом, за теми двумя жердинами, стоит и ругань, и треск, и гром. Это проснулся Громов.
Жнут крестьяне траву. В ровненький ряд, по струнке ложится трава у Тихона. Каждой былинке тут собственный счёт. Машет Громов косой, как саблей. С корнем летит трава - словно ветер идёт по лугу.
Так и во всём. В общем, разные люди они по характеру. В поступках и мыслях разные.
Вышел Декрет о земле. Отобрали крестьяне у барина землю, решали, как поступить с помещиком.
- Надо барину денег собрать на дорогу. За землю ему уплатить. Пусть едет, куда желает, - предлагает крестьянам Тихон.
- В речку его, в Незнайку, в мешок и на дно, в самый надёжный омут! жаждет расправы с помещиком Громов.
Решали крестьяне, как поступить им с господским лесом.
- Надо охрану поставить. Чтобы палки из леса никто не вынес, предлагает крестьянам Тихон.
- Рубить его, братцы, рубить. До самого корня! - Громов в ответ кричит.
Что делать с господским домом, тоже решалось тогда в селе.
- Дом бы барину надо оставить, - предлагает крестьянам Тихон. - И так наказали. Пусть хоть в доме своём живёт.
- Спалить его надо, спалить! А место то распахать. Чтобы и память о нём не осталась, - гудит, как колокол, громкий Громов.
Привыкли крестьяне к подобным спорам. Слушают Тихона, слушают Громова. Но поступают, подумав, по-мудрому: как большинство на селе решит.
Лес, конечно, крестьяне не порубали, но и охрану кругом не поставили. От кого охранять? Своё же теперь добро. Дом помещика не сожгли, но и барину его не оставили. Открыли в том доме народный клуб. Барина не утопили, но и денег на дорогу ему не дали. И так всю жизнь обирал крестьян.
Вскоре крестьяне избирали в селе Совет.
Одни говорили:
- Тихона, Тихона, тихого Тихона надо в Совет.
Другие кричали:
- Громова, Громова, громкого Громова! Вот кто лучше других управится.
