Вот, оказывается, какое объяснение придумали они своей афере.
— Я рад оказаться полезным вам в этом хорошем деле. И с тем большей радостью я приехал сюда, имея возможность сообщить, что отец сделку решительно одобрил и у него наладилось дело с валютой.
— Вот это уже дело! — воскликнул Пухлый. — За его успех! — Он поднял свою рюмку, за ним — Граве, Самарин к своей только притронулся.
— Более того, — продолжал Самарин. — Отец спрашивает, нельзя ли сделку расширить, причем значительно, до суммы 50 тысяч?
Гестаповцы переглянулись.
— Это следует обдумать, — помолчав, сказал Пухлый. — Но не пора ли завершить то, о чем мы договорились?
— Конечно можно! — с готовностью ответил Самарин. — Остается только одно: отец по-прежнему требует, чтобы я увидел хотя бы образцы товара и убедился, что это действительно золото.
— Граве, покажите образцы! — распорядился Пухлый.
Граве сходил в другую комнату и принес небольшой сверток. Он положил его на стол перед Самариным и развернул. Там было несколько сломанных обручальных колец, два сплющенных корпуса от карманных часов и какая-то коробочка вроде пудреницы, тоже сплющенная, какие-то комочки золота — не зубы ли?..
Самарин стал внимательно рассматривать куски колец.
— Видите? Это проба 96, — сдавленным голосом говорил он. — А на этом... пробы не разобрать.
— В коробочке лежат камни, посмотрите! — несколько нервно сказал Пухлый, все это время не сводящий глаз с Самарина.
Самарин неторопливо раскрыл коробочку — в ней лежали несколько маленьких бриллиантов.
— Это так называемые орнаментальные камни, — сказал Самарин. — Ими украшают броши, браслеты, это фактически не граненые алмазы. — Самарин замолчал, смотря на рассыпанные по столу обломки вещей. На него нахлынуло опасное ощущение, будто он смотрит на останки людей, которых убили эти сидящие рядом с ним палачи. Самарину казалось, что он видит руки, с которых сорваны эти кольца. Та первая его жизнь, которую он оставил за порогом этой виллы, сейчас ворвалась сюда, металась за его спиной, возмущалась, требовала.
— Я не очень компетентен, разница в цене золота той или другой пробы большая? — спросил Пухлый.
— Не очень, — ответил Самарин осевшим голосом. — Кроме того, отец сказал мне, что есть цена на золото европейская, которую выплачивают швейцарские банки, но есть еще и другая цена — американская.
— Разница большая? — поинтересовался Граве.
— Нет.
— Мы согласны на меньшую, — сказал Пухлый.
— Это хорошо, — кивнул Самарин.
— Еще бы! — усмехнулся Пухлый. — Ну а камни по какой цене?
— Тут я просто не знаю, как быть. — Самарин задумался. — Может быть, мне придется воспользоваться консультацией какого-нибудь местного ювелира.
— Нежелательно! — отрезал Пухлый. — Может быть, мы поступим так: вы на каждый камень скажете свою цену, а мы посмотрим.
— Но я-то себя не обижу, — улыбнулся Самарин.
— А тут вам будет самое время вспомнить, что мы с вами товарищи по партии и, обижая нас, вы обидите тех наших товарищей, ради которых мы устраиваем эту сделку.
— Это надо обдумать, — помолчав, сказал Самарин.
— Но недолго, Раух... И давайте наконец закончим нашу первую сделку. И после этого мы начнем переговоры о сделке новой. Договорились? Когда расчет по этой?
— Возможно, даже завтра...
Самарин видел как напряжены оба гестаповца. Сам старался держаться свободно, раскованно, как надлежало коммерсанту, у которого успешно проходит выгодная сделка.
— Вы должны отметить, господа, что я испытывал ваше терпение не так уж долго. Завтра, я думаю, мы все покончим к обоюдному удовольствию. Но как все-таки с расширением нашей сделки? Теперь ведь все будет просто: вы кладете на стол товар определенного веса, я кладу валюту — и мы прощаемся.
Пухлый глянул на Граве и сказал:
— Идею мы одобряем, но теперь время необходимо нам.
— Много?
— Не думаю... не думаю...
— Вам позвонит. Фольксштайн, — добавил Граве.
— Я жду, господа...
В передней квартиры Самарина встретил хозяин Леиньш. После того разговора, когда Самарин припугнул его, он при встречах почтительно здоровался, но уже никогда не затевал никаких разговоров. А тут вдруг спросил:
— Можно к вам на минуточку?
— Заходите. Что у вас? — спросил Самарин, снимая плащ.
Войдя в комнату, Леиньш прикрыл за собой дверь и сказал тихо:
— Услуга за услугу. Вами интересовалось гестапо.
— Во-первых, я вам никаких услуг не оказывал. Во-вторых, гестапо обязано интересоваться всеми, это его обязанность.
— Ну да, ну да, — мелко закивал Леиньш. — Я это хорошо знаю. Но тут они особо интересовались.
— Что значит особо?
— Специально приходил сюда один и спрашивал только о вас, потребовал открыть вашу комнату.
— Ну и что?
— Но я-то о вас сведений в полицию не давал! Почему же он сразу называет вашу фамилию и говорит, что вы живете именно здесь?
— Объясните-ка лучше, почему вас так испугала нормальная работа гестапо? — Самарин в упор, прищурясь, смотрел в глаза Леиньша и видел, как в них отражалась напряженная работа его тупого мозга.
— Я думал... я думал...
— Мне неинтересно, что вы думаете, господин Леиньш. — Самарин отвернулся от него: — Оставьте меня, пожалуйста,
Леиньш попятился из комнаты.
«Все ясно: проверяли Пухлый и Граве. Никто, кроме них, не знал, что я живу в этом доме».
С ночи зарядил сильный обложной дождь. Просыпаясь ночью, Самарин слышал его ровный шум и думал, авось к утру стихнет. Снова засыпал, и ему снилось детство — палатки пионерского лагеря, по которым барабанит дождь.
Не утих дождь и утром.
Когда Самарин вышел на улицу, он увидел стоявшего под деревом Осипова. Он, как всегда, был в штатском, только дождевик на нем был черный, с пелериной на спине, какие носили военные.
— Вам куда? Подвезти? — предложил Осипов.
Как раз в это время подкатила его машина.
Мгновенное раздумье — и ответ:
— Спасибо. Я пойду, помня завет гитлерюгенда, что погода немцу не помеха.
— Вождь вашего гитлерюгенда Ширах в дождь вряд ли ходит! — рассмеялся Осипов, садясь в машину.
Самарин кивнул ему и, подняв воротник плаща, шагнул под дождь, думая, что, отказавшись от приглашения, он поступил правильно: лезть к Осипову напролом нельзя. И без того эта их вторая и уже действительно случайная встреча свое сделала — еще чуть приблизила его к Осипову. Лиха беда — начало.
Самарин шел к Фольксштайну, который его ждал, чтобы снова отвезти к Граве.
