началом Бурни самое большое войско в окрестностях Пекина. Это уже неплохой задел.
Чахарский князь, правда, испортил удобный момент.
— Мы выступаем на Столицу!
Опасно! Если молодой хан слишком сильно поверит в свою звезду, то очень быстро опалит крылышки. Поэтому северным союзникам пришлось пойти на восток вместе с монголами. Трехтысячное войско преодолело самый восточный (и самый высокий) горный перевал и оказалось на богатейшей равнине, в которой гигантской тушей развалился Пекин. Здесь всё сочилось богатством: маленькие городки, огромные поместья знати, даже обычные крестьянские деревни выглядели гораздо более сытно, чем в других провинциях. И — на счастье! — хан Бурни решил это всё хорошенько обобрать, прежде чем, прогонять императора из Столицы.
Монголы разбили лагерь в предгорье, верстах в тридцати от пекинских стен. Ежедневно не менее тысячи всадников отправлялись «на пастьбу», вычищая округу, что твой пылесос. В Пекине наверняка уже было не протолкнуться от беженцев и дурных вестей. Интересно, вызвал ли юный император Канси войска с юга? И вообще, имеется ли у него такая возможность? Увы, сам Дурной не имел об этом ни малейшего представления. Телега истории уже заметно сошла с проторенной колеи. И катится в совершенно неопределенном направлении.
Единственное, что он мог сделать: это никуда не пускал своих людей и старательно укреплял лагерь. За Стеной его людям удалось раздобыть порох и даже с десяток пушек (некоторые — совсем мелкие). Из казаков и драгунов с горем пополам сформировали пушкарские расчеты, которые спешно натаскивались в стрельбе.
И, оказалось, не зря.
На четвёртый день из-за гор примчались взмыленные монголы (гарнизоны Бурни в тылу не оставлял, это были простые мародеры, что просачивались из Степи непрерывно), которые вопили:
— Войско! Войско идет!
Глава 48
Никаких подробностей паникеры не знали. Только то, что видели вдалеке большое войско — несколько тысяч всадников. И шло оно на восток — прямо сюда.
«Неужели уже пришли восьмизнаменники? — задумался Дурной. — Так быстро… А почему с запада?».
Ответов не было. Однако лагерь спешно укреплялся. Часть пушек переносили на западную сторону, которая раньше считалась тыловой. Бурни тоже разослал гонцов, требуя, чтобы все мародеры спешно вернулись под его бунчуки.
Врага ждали весь остаток дня. В тревоге. Кто такие? Сколько их? По зубам ли будет союзникам разбить неведомых противников… или хотя бы отбиться?
А в итоге это оказались чахарцы! Конница спустилась с гор и без строя, без боевых порядков радостно неслась к лагерю, выкрикивая имя Бурни. Дело в том, что, едва в Пекине стало известно о мятеже, большую часть чахарцев из гарнизона в Сюаньфу отправили в далекую западную крепость Дутун. Но там монголы остались совсем безнадзорными и сами сожгли крепость (еще до того, как узнали о победе своего хана). Почти месяц хаотично грабили округу, а потом услышали, что их соплеменники штурмуют Великую стену…
И вот они здесь! Более двух тысяч опытных восьмизнаменников и соплеменников хана. В ту же ночь пришли вести от Стены: из Степи пришел тумэдский князь Гунджисджаб, поклявшийся служить Бурни. С ним было полторы тысячи воинов. К тумэдам примкнули отряды хагучидов, уджумучинов, харачинов, багаринов — всего около тысячи воинов.
«Ну, это знак, — улыбнулся Дурной. — У Бурни уже почти тумен. Здесь теперь никто не сможет ему противостоять».
И с утра Большак пошел к шатру хана — отпрашиваться домой. Как ни странно, Бурни даже особо не расстроился. Если честно, он по-настоящему не оценил вклад северных варваров в победу. Чахарец ведь не знал, что в реальной истории его войско уже было разбито, сам он умер, а его голову привезли в ненавистный Пекин. Как любой амбициозный правитель, молодой хан верил, что это он такой молодец, а лоча… Ну, неплохо, что они есть. Однако, эти северные варвары слишком странные, слишком иные. Воюют неправильно, говорят неправильно, а уж думают ужас как неправильно!
Единственное, за что Бурни по-настоящему был благодарен Дурнову — так это за спасение отца. И нужно отдать должное — он щедро отплатил за это. Чернорусское войско могло забрать с собой любую добычу (в разумных объемах). Северные варвары вновь поступили странно: не позарились на дорогие меха и ценное серебро. Они захапали всю артиллерию и порох, красивые фарфоровые горшки, много мешков чая. Единственное, что равно оценили и они, и монголы — это шелк и лошади.
Шелков Дурной набрал столько, сколько позволила монгольская щедрость. Из захваченных табунов забрали почти полтысячи лошадей. Наступал май, так что их будет легко прокормить.
— Удачи тебе, хан Бурни, — искренне пожелал монголу удачи Большак. — Не побрезгуй советом: не ломай зубы об Столицу. Лучше сделай так, чтобы вся цинская верхушка сама оттуда сбежала. Найди воинов, что ранее сражались в Восьми Знаменах и отправь их на юг. Пусть найдут там соплеменников и подговорят их бросить войска. Таких там многие тысячи! Даже, если они не придут к тебе — это всё равно ослабит маньчжуров. У них не будет войск для сражений не только с тобой, но и с никанцами. Еще подружись с Халхой. Не требуй от них подчинения, а то тоже придется воевать на два фронта.
Бурни слушал его, пряча скуку, но Дурной надеялся, что все-таки какие-то мысли в ханской голове осядут. По крайней мере, до этого тот демонстрировал умение слушать.
«Лишь бы, лишь бы, — скрещивал пальцы беглец из будущего. — Если всё пойдет хорошо, то как минимум всё Застенье выйдет из-под контроля Цинов. А это немалая часть войск. Воюя на два фронта, Канси вряд ли сумеет одолеть китайских генералов. Те тоже вряд ли добьются успеха. По крайней мере, в реальной истории китайский народ не поддерживал амбиции У Саньгуя. Для них он всё равно был прихлебателем маньчжуров, который и привел тех в Китай. Но… но, возможно, генералы отхапают себе юг, которым управляли все эти годы. Возникнет империя типа Южной Сун. С претензиями на всю страну».
Дурной очень боялся своих фантазий, боялся сглазить, но не мог не фантазировать. Три враждующие державы — вместо единой и сильной. Вот в такой ситуации Черная Русь на неопределенное время сможет вздохнуть свободно. И заняться своими делами!
Среди моря надежд и радости была только одна грустная новость: Удбала решил остаться здесь.
— Пойми, Сашика, — чахарец внезапно утратил свое вечное самодовольство и выглядел даже слегка смущенным. — Это мой народ. Я должен быть с ним в такое время.
«В такое время» можно по-разному понять:
