свою гостью до двери. Там она на мгновение замешкалась, затем взяла Элизабет за руку.
– Подожди, – тихо произнесла она. – Я не знаю, правильно ли поступаю. Но думаю, что обязана это сделать. – Она открыла дверцу шкафа и вытащила письмо, спрятанное между чашками и вазами с цветами. – Он написал мне в июне с просьбой сообщить о том, что происходит в имении. Что я и сделала вкратце. Я попросила больше не писать писем и с тех пор ничего не получала.
Письмо было отправлено из Гюнцбурга и имело обратный адрес. Себастьян Винклер – в семье Йозефа Винклера, Пфлуггассе 2. Значит, он остановился у своего брата. Ох уж эта Шмальцлер! Сколько она водила ее за нос!
– Я буду молиться за тебя, Лиза, – со всей серьезностью пообещала Шмальцлер. – Жизнь не баловала тебя любовью, девочка. Но ты сильная, и однажды ты будешь счастлива. Я знаю это совершенно точно.
На прощание она обняла Элизабет, крепко прижав к себе, чего никогда бы не осмелилась сделать раньше. Элизабет почувствовала себя очень тронутой, как будто это мама так нежно держала ее в своих объятиях.
– Спасибо. Спасибо от всего сердца.
На козлах, на свежем воздухе, ей стало лучше, резкие движения коляски и запах лошади тоже пошли ей на пользу. Но больше всего хорошему самочувствию способствовало письмо в саквояже. Конечно, не исключено, что Себастьян уже нашел себе другое жилье. Но его брат, несомненно, перешлет ему письмо.
Значит, он хотел знать, как обстоят дела в имении Мейдорн. По крайней мере это что-то. Волновался ли он за нее? Глупости! Наверное, он хотел узнать, сделала ли она то, о чем он просил – развелась с мужем. И когда он прочитал, что о разводе речи не идет, больше не писал. О, этот упрямец.
Они сильно поссорились в ту майскую ночь. Не сразу – сначала оба были просто неимоверно счастливы. Это было похоже на безумие, на фейерверк долго сдерживаемых страстей, на встречу, во время которой они едва понимали, что с ними происходит. Затем наступило изнеможение. И наконец осознание. Наверное, в раю было нечто подобное. Запретный плод был съеден – теперь их ждал ангел с карающим мечом.
Себастьян сразу же взял на себя эту роль.
– Есть только одно решение, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Открыто перед всем миром ты признаешься мне в своей любви. И я клянусь, что буду носить тебя на руках.
Он нашел бы работу. Небольшая квартира рядом с сельской школой. Скромная жизнь, честная и счастливая. Нет – он не готов переехать с ней на виллу. Он также не хотел никакой поддержки от ее семьи. В этом отношении он был очень старомоден. Если она не готова разделить его участь, значит, она его не любит.
О, как сильно она ему возражала. Что не привыкла жить в бедности. Что это нонсенс – отказываться от помощи своей семьи. Что сомнительно, чтобы он вообще получил работу, в конце концов, его участие в деле Республики Советов была всего лишь пять лет назад. Но ей не удалось его переубедить. Он слишком долго от нее зависел. Неужели она не понимает, как сильно причинила ему этим боль? Он настаивал на браке, союзе, благословенном Богом, между двумя людьми, которые хотят создать семью. Все это время он надеялся, что она поймет его и наконец подаст на развод. Конечно, он мог понять, что она жалеет своего мужа из-за ранения на войне, которое так страшно его изуродовало.
Но теперь у ее мужа все было очень хорошо, а он, Себастьян, был близок к отчаянию и каждый день желал смерти.
Говорила ли она ему что-то вроде «Не будь таким ребенком»? Она не могла точно вспомнить, они оба были расстроены и рассержены. Но он вскочил с кровати, надел одежду и убежал. А поскольку у нее была эта проклятая травма ноги, она не смогла побежать за ним.
Он успокоится, думала она. Он спал со мной – он останется. Но случилось обратное. На следующее утро горничная сообщила, что господин Винклер ушел ночью и даже оставил свой большой чемодан, который уже упаковал.
Без прощального письма. Без адреса. Он не оставил ей шанса. Первые несколько недель были ужасными. Доктор тянул и вертел ее ногу, так что даже становилось дурно, а потом заявил, что это был перелом и ей повезло. Шесть недель не носить тяжести, наложить шины, и все будет хорошо. Так она проводила в своей комнате дни и ночи, колеблясь между гневом, отчаянием и тоской, писала бесчисленные письма, которые горничная каждый день сжигала в печке у нее на глазах. Она пыталась читать, вязала нелепые подушки для дивана и играла с серой кошкой, которая устроилась в ее кровати и делилась с ней едой. Время от времени она спрашивала, приходила ли почта. Китти писала ей. Серафина тоже. Мама посылала нежные письма, Мари утешала ее и желала скорейшего выздоровления. Только от того, чье письма она так отчаянно ждала, не было никаких вестей.
Когда наконец доктор разрешил снова встать и осторожно ходить, у нее было достаточно забот с больной лодыжкой. Она была настолько занята этим, что сначала вообще не заметила изменений в своем теле. Конечно, она набрала вес от долгого лежания. Но почему ее грудь почти прорвала лиф? И почему она постоянно ходила в туалет – может, она простудила мочевой пузырь? Ладно – месячные не пришли уже во второй раз, но они всегда приходили нерегулярно. И только когда стало тошнить, она начала задумываться. Хуже того, расстройство желудка вскоре стало случаться и днем и даже нарушало ночной сон. Это было просто ужасно – стоило ей что-то съесть, как еда сразу выходила наружу.
– Бррр!
Она едва успела остановить кобылу, как ее вырвало несколькими кусочками торта. Тяжело вздохнув, Лиза поискала носовой платок, чтобы вытереть рот. Существовали два варианта. Либо тетя Эльвира была права и она подхватила ленточного червя, либо она была беременна. Но этого не могло быть. Она была замужем за Клаусом уже девять лет, и по крайней мере в первые годы он был усердным мужем. Как отчаянно она надеялась на беременность, но ничего не происходило. И теперь одной ночи с другим мужчиной было достаточно?
Но какая ночь, с тоской подумала Лиза. И как невероятно сильно она жаждала его. Особенно в последнее время она часто лежала без сна с открытыми глазами, мечтая о нем. Ей приходилось делать и другие вещи,
