Опять вскочил Шарль Гален.
— Я снова заявляю протест. Из слов комиссара Ле Флока явствует, что он не способен точно определить час предполагаемого убийства моей покойной племянницы. Тогда каким образом вы надеетесь выявить истину и защитить права моей семьи? Я требую открытого судебного заседания!
— Сударь, — повысил голос Сартин, — вам дадут возможность выступить, задать свои вопросы и ответить на наши вопросы, привести свои доказательства и отвергнуть наши резоны, выдвинуть свои обвинения и доказать собственную невиновность. Сейчас же я приказываю вам не мешать комиссару Ле Флоку излагать суть сего деликатного дела и подробности проведенного расследования.
Следуя велению Сартина, Николя один за другим перечислил факты, собранные им за истекшие дни. Ровным голосом, словно зачитывая печальный список человеческих мерзостей, он, не вынося никаких оценок, перечислял поступки, совершенные вольными или невольными виновниками трагической гибели Элоди Гален. Известие о материнстве девушки, равно как и о беременности Мьетты, было встречено ледяным молчанием. Сестры равнодушно взирали куда-то в сторону, а их брат, видимо, истративший все силы на протесты, вновь уставился в пол. Тем не менее, продолжительную речь Николя все слушали самым внимательнейшим образом, а когда оратор делал паузу, в воцарившейся тишине слышалось потрескивание жира в светильниках. Черный дым от горящих факелов завитками поднимался к сводам зала. Дабы не отвратить присутствующих от стези разума и логики, Николя не стал рассказывать об одержимости Мьетты.
— Господа, — наконец, заключил он, повышая голос, — с вашего дозволения, я приступаю к последнему допросу свидетелей и подозреваемых.
— Приступайте, господин комиссар, приступайте, — ответил Сартин, обменявшись куртуазным взором с судьей по уголовным делам.
— Естественно, я начну с Шарля Галена, главы семьи и опекуна Элоди, дочери его старшего брата Клода, погибшего в Новой Франции. Сударь, не хотите ли вы сделать дополнительное заявление о том, что вы делали в ночь с 30 на 31 мая 1770 года?
Шарль Гален тяжело поднялся с места.
— Я уже давал показания, и мне нечего ни добавить, ни убавить. Но я по-прежнему протестую против процедурных нарушений и бесчеловечного обращения, которому подвергли меня и мою семью.
— Как вам будет угодно. Признаете ли вы, что знали о намерениях вашего брата составить письменное распоряжение относительно принадлежавшего ему имущества? Данное распоряжение найдено и приобщено к уликам.
— Это частное письмо.
— Я приму ваше мнение к сведению. Итак, вам известно о завещании вашего брата. Читали ли вы его, а если читали, то когда и кто вам о нем сообщил?
Гален бросил взгляд сначала на жену, а потом на сестер.
— Я ничего не читал и никто мне ничего не сообщал.
— Вы знали, что ваша племянница беременна?
— Я был далек от подобных подозрений.
— Но как это возможно?
— Современные девицы способны на многое. Кругом полно дурных примеров. А одежда, как и прочие дамские ухищрения, вполне способны скрыть то, что нежелательно сделать достоянием гласности.
— А о беременности вашей служанки вы тоже не знали?
— Нет.
— Каким образом вы объясняете их положение?
— Одна жила в полудикой стране, где не получила должного воспитания, а потому следовала дурным примерам и не смогла устоять перед пагубными влияниями.
— Вы в этом уверены? Но ведь в Квебеке она воспитывалась в монастыре!
Негоциант не ответил.
— А что вы скажете о другой юной особе?
— Она не первая служанка, которая, позабыв о добродетели, пустилась во все тяжкие. К несчастью, таких девиц сейчас много.
— Вы говорили, ваши сестры сопровождали Элоди на праздник. Вы по-прежнему это утверждаете?
— Разумеется.
— А вот они это отрицают.
— От волнения. Само собой разумеется. Смерть племянницы их потрясла.
— Итак, сударь, я делаю вывод, что у вас нет алиби. Ночью, когда никто не может подтвердить правдивость ваших слов, ночью, набрасывающей непроницаемый покров на множество тайн, ночью, когда никто вас не видел, вы имели возможность убить вашу племянницу, и, воспользовавшись паникой, бросить ее тело в толпе, а затем преспокойно ожидать, как развернутся события. Сударь, имеется целый ряд причин, заставляющих внести вас в список подозреваемых. Вы были нелюбимым сыном в семье, и от этого страдали. Ваш отец явно оказывал предпочтение старшему сыну, обладавшему более острым умом, большей предприимчивостью, и большим обаянием. Вы робели заявить о себе, а когда вас не замечали, впадали в ярость. Припадки буйства чередовались с апатией, возможно, поэтому, женщины, находившиеся рядом с вами, всегда имели над вами власть: мать, кормилица, обе ваши супруги. Вы скрыли от меня письмо брата — ненавистного вам брата. Вы знали — или подозревали, — что в мешочке, который Наганда носил на шее, лежит важная бумага. Ваша маленькая дочь Женевьева, невинное дитя, невольно способствовавшее дурному делу, подобно бесплотному духу, блуждала по дому, всюду подсматривала и подслушивала, а потом рассказывала вам. Все эти факты, сударь, обвиняют вас!
— Я протестую! Зачем мне убивать собственную племянницу?
— Выгода, разумеется, выгода! Состоятельный негоциант, старшина гильдии, входящей в Большую корпорацию, бросается в рискованные спекуляции с Московией и оказывается на грани разорения, в пучину которого он увлекает за собой и семью, и всех домочадцев.
Шарль Гален сделал попытку вновь заявить протест, но Николя пресек ее.
— Замолчите, сударь! Вы знали, что ваш брат оставил во Франции состояние, приносящее весьма существенный доход, и что между этими деньгами и вами стоит всего одна несчастная девушка. У нее не было никого, кто бы поддержал ее, ей не с кем было посоветоваться. Так неужели вы смогли удержаться от искушения? В сущности, Элоди находилась у вас в руках. Разве можно упустить такую возможность? Тем более, что из завещания мы знаем, что наследником Клода Галена станет ее первенец мужского пола…
— Но если бы я хотел получить это состояние, мне было бы достаточно женить моего сына на Элоди! — едва слышно прошептал Гален.
— Женить сына на Элоди! Фи, сударь, фи! А как же предписания нашей Святой Матери Церкви? Двоюродный брат! И к тому же, девушка скоро станет матерью…
— А кто вам сказал, что это ребенок не от моего сына?
Вскочил побелевший Жан Гален.
— Нет, отец, только не это, только не вы!
— Видите, — произнес Николя, — даже ваш сын, которого я всегда считал влюбленным в вашу племянницу, протестует против такого предположения. И, к тому же, вам не приходило в голову, что ребенок, явившись на свет, может опровергнуть ваши слова?
— На что вы намекаете, господин комиссар? — раздался голос Сартина.
— Всего лишь на то, сударь, что хотя новорожденный, разумеется, не мог назвать своего отца, но он мог подрасти, и тогда всем стало бы ясно, что он никак не может быть ни сыном Жана Галена, ни любого другого уроженца Парижа.
— Откуда у вас такая уверенность?
Николя раскрыл свой первый козырь в сложной игре, именуемой судебным дознанием.
— Все говорит о том, что отцом ребенка Элоди являлся Наганда. Детство, проведенное вместе, испытания, выпавшие на долю им обоим, превратности войны, долгое и опасное плавание через океан, враждебность, постоянно окружавшая обоих в доме Галенов, сблизили их настолько… Ведь ей не было еще и двадцати, а ему только тридцать пять. Так что в чем вы видите непреодолимое препятствие? Даже самые добродетельные не устояли бы.
Только Николя и оба магистрата заметили слезы, покатившиеся по невозмутимому лицу индейца.
— Мы еще затронем этот вопрос, и даже потребуем разъяснения деталей у Наганды. Сейчас же вернемся к семье Гален. Пока мои вопросы к вам, сударь, исчерпаны. Рассматривая алиби вашего сына, мы сталкиваемся с такими же невразумительными ответами и отказом связно изложить события той роковой ночи. В результате мы имеем сумбурный рассказ о непредвиденной встрече с приятелями, о пирушке и нескольких часах забытья, и, наконец, о позднем возвращении домой. Словом, масса неясностей и темных мест, вызывающих и сомнения, и подозрения! Я уже слышу, как вы, господа, мысленно спрашиваете себя: «Что могло побудить этого молодого человека оборвать жизнь своей двоюродной сестры, в чем причина такого поступка?» Причина есть, и достаточно веская, позволяющая обвинить его в убийстве. Но прежде чем изложить сию причину, я хотел бы задать подозреваемому один вопрос. Жан Гален, были ли вы влюблены в вашу кузину Элоди? Не торопитесь с ответом, ибо, в конечном счете, от вашей искренности зависит ваше спасение. Разумеется, если в этом расследовании Господу угодно вести меня правильной дорогой.
