– Что делать, Катя? Не на улицу же мне их гнать! – сказал он ей как-то раз.
– Бывают же такие нахалы!.. Выживать человека из собственной квартиры…
– Как можно на них сердиться! К кому же они пойдут?
– Это мило! Во всей Москве нет никого, кроме тебя?.. И что же это? Давно такой порядок? – Она была так расстроена, что Тобольцев невольно призадумался.
– Ну хорошо, – примирительно сказал он. – Мы всё это устроим на будущее время… Но бывают случаи исключительные, как сейчас. У человека нет бумаг, и он скрывается.
Сказал он это и не рад был. Она так взволновалась, что даже осталась равнодушна к его поцелуям.
– Вот что, господа! – заявил Тобольцев на другой день своим жильцам. – Вы здесь, как у себя дома, с утра до девяти вечера и с часу ночи до утра. На на эти три-четыре часа я прошу одиночества. Они мне нужны… И «кандидатов» своих осведомьте о новых порядках. Идет, что ли?
Все сконфуженно благодарили, тронутые деликатностью Тобольцева… Промолчал один Чернов… Скосив глаза на дно стакана, из которого он тянул вино, он придал лицу такое идиотское выражение, что все закипело в Тобольцеве.
Чернов очень скоро прожил деньги и явился за новой получкой. Это было за обедом… Чернов был в прекрасном смокинге Тобольцева и в новых воротничках до ушей; они подпирали ему щеки и придавали ему какой-то накрахмаленный вид… «Ой, не просыпься!» – Так и хотелось крикнуть Тобольцеву, когда Чернов вошел в столовую и поставил свой цилиндр на стул. От одного вида этого цилиндра и взбитого хохла Тобольцеву стало весело.
Чернов остановился в дверях, стягивая новые перчатки, и отдал всем присутствовавшим общий полупоклон.
– Выход jeune premier’a на сцену по всем правилам искусства… Ха! Ха!.. Боже мой, как ты великолепен!
– Мне надо с тобой говорить-ть, – напыщенно изрек Чернов.
– Сделай одолжение, только пообедай раньше. Нянечка, ещё прибор! Ну? В чем дело?
– Я не м-могу при всех…
– Тайна, стало быть? Ха! Ха! Ну ладно!
– Ты, кажется, в прекрасном настроении? – не то ядовито, не то печально бросил Чернов и налил себе рюмку.
– С чего бы мне печалиться? А ты как поживаешь?
Чернов сделал плечами трагически беспомощный жест и, поймав грибок, понес его ко рту. Тобольцев рассмеялся и ударил Чернова по плечу. Гриб скользнул по губам Чернова и упал на тарелку вместе с вилкой. Все расхохотались.
«Экая скотина здоровая! – подумал Чернов. – И резвится-то как скотина…»
– Знаю наперед, о чем будет речь, – добродушно начал Тобольцев, бросаясь после обеда в кресло в кабинете и ковыряя зубочисткой в зубах. Чернов иронически раскланялся.
– Пока у тебя были деньги, ты две недели носу не показал…
– Я не хотел м-мешать…
Чернов сел, повел плечами и выразительно скривил
– Ха! Ха!.. Ты, кажется, воображаешь, что ты на сцене? Шевелись, братец!.. У меня только полчаса времени свободного…
Чернов поднял левую ноздрю. «Мужик!» – говорило его оскорбленное лицо.
– Ты пришел не вовремя, Егор! Денег у меня нет. Я тебя предупреждал… Ведь не ты один нуждаешься…
– То есть… Как эт-то нет-т денег?!
– Очень просто. Как не бывает… Ты это лучше всех по себе должен знать.
– Н-но… я не платил-л до сих пор за ном-мер… Если не заплачу, меня выгонят…
– Это недурно!.. А почему же ты не заплатил?
Чернов выкатил глаза и поднял плечи до угией.
– Что за допр-рос-с?! У меня было только пятьдесят рублей… Я пил-л, ел-л… Дал задатку десять рублей… И обещал внести остальные нынче… Ты сам заметил, что я не обедал у тебя две недели!
Тобольцев комично раскланялся.
– Благодарю покорно!.. Это называется – выгадать в моем кармане… На что ты рассчитываешь, однако, Егор?.. Ты, как я вижу, свой бюджет определил не менее чем в сотню рублей в месяц?
– Это М-осква, н-надеюсь… Ни один порядочный человек не может прожить на меньшее! – с негодованием крикнул Чернов. – Я нанял номер не где-нибудь, а в «Пет-тергоф-фе»[143]! Меньше двадцати пяти рублей номеров там не было… Нельзя же, в самом деле, меня в каморку запрятать! Чтоб я ни одного порядочного лица принять не мог… Вот-т ещё!
Тобольцев с секунду большими глазами глядел на приятеля, потом залился хохотом. Чернов принял ещё более накрахмаленный вид. Его наглые глаза выкатились.
– Ха!.. Ха!.. Ха!.. Батюшки… Вот так жанрик!
– Не ппо-нни-маю, что тут смешного?
– Ах ты, шут гороховый! – в изнеможении пролепетал Тобольцев. – Ха!.. Ха… Ну, неоцененное сокровище!.. Выходит так, что я же перед тобой виноват?
– Я не знаю, как называется этот поступок, когда человека выгоняют на ночь на улицу!
– Это с пятьюдесятью-то рублями!? Ха!.. Ха!.. Ха!..
– Тут дело не в ден-ньгах, – со «слезой» перебил Чернов. Тобольцев прыснул и махнул рукой.
– Что у вас там такое? – раздался за дверью голос жильца-студента. – Можно войти?
Чернов, с раздувшимися ноздрями, кинулся к двери и повернул ключ.
– Что за нахальс-ство?.. Поговорить не дадут!..
Чернов терпеть не мог решительно всех жильцов и «кандидатов». «Долю его отымают», – язвила нянюшка. Грубость Чернова вывела на этот раз Тобольцева из себя.
– Ну, однако, всему конец бывает. Даже моему терпению, – холодно заговорил он, вставая. – Выходит так, что я как бы обязался содержать тебя, отняв у тебя кушетку для другого?
Чернов почувствовал близость бури и сразу стал меньше.
– Зачем эт-ти оскорбления? Я просто обращаюсь за помощью. Если я не внесу за квартиру нынче…
– То завтра ты уляжешься на мою постель и будешь считать себя вправе? Так?.. Ну ладно, Егор… вот тебе последняя двадцатипятирублевка…
Чернов побледнел…
– Как последняя? Ты говорил-л…
– Что обещал, то исполню… До июля ты будешь получать пятьдесят рублей, но ни копейкой больше! А следующий месяц только двадцать пять. Эти деньги даю авансом. Больше не жди!
Чернов поспешно спрятал бумажку.
– Так что, если мне письмо придется написать-ть, у меня не найдется восьми копеек для марки? – попробовал он опять иронизировать.
– Ну, и не пиши писем! Кто тебя просит? Мир от этого ничего не потеряет…
– А ты пробовал когда-нибудь остаться без карманных денег?
Тобольцев свистнул.
– Мне придется делать долги… – негодовал Чернов.
– Да что я тебе – отец, муж, свекор?.. Вот навязался, прости Господи! Да ступай ты, пожалуйста, ня все четыре стороны… Делай долги, хоть грабь! А с меня довольно… Пора и честь знать!
Он растворил дверь и вышел в столовую.
– И это называется дрруж-бой!!.
Результатом этого визита было то, что Чернов снова объявился в квартире Тобольцева. Он вставал в двенадцать, пил дома, в «Петергофе», чай. Потом шел к приятелю и до обеда валялся на тахте, в его кабинете, с злой холодностью глядя на всякого, кто пытался нарушить его уединение. Уходил он только в восемь, после чаю, и почти всегда последний.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
