– И отлично! Черное платье всегда хорошо, а это сидит на тебе, как перчатка. И как славно, что у тебя нет ни одного украшения! Ненавижу я все эти дешевые модные брошки!
Она так вся и просияла.
– И, пожалуйста, не вздумай робеть, – говорил он ей по дороге. – Учись презирать деньги. Ведь у них там ничего, кроме денег, нет… А ты талант! Исключение из нашей среды – мать и Лиза. Но этим обеим ты наверно понравишься. Вот увидишь, что Фимочка налепит на себя все бриллианты. Это среди бела дня-то! Ха!.. Ха!.. Но это и хорошо. Ты сразу всем им тон дашь. Я уверен, что Лиза и мать сами перед тобой робеют. Они понимают, конечно, что я не мог полюбить… а главное, жениться бы не мог на женщине дюжинной. И это тебе лучший диплом! – Они оба весело расхохотались.
Накануне Тобольцев телеграфировал матери: «Будем в час к обеду». И вся семья ждала их наверху, в старомодной гостиной Анны Порфирьевны.
Мальчик Егорка, высланный Федосеюшкой сторожить на углу, прибежал с выпученными глазами:
– Едут на лихаче!.. Я их эвона где приметил! Лошадь, как ветер, мчит…
Действительно, не успела Федосеюшка доложить господам, как внизу раздался звонок. Анна Порфирьевна, с утра несколько раз принимавшая валерианку, встала и засуетилась, поправляя черную кружевную косынку на голове, заменявшую ей в праздничные дни её черный шелковый бессменный «платочек». её желтое лицо покрылось пятнами. Руки затряслись.
– Ступайте на лестницу!.. Ступайте! – с непривычным нетерпением кинула она молодежи.
Когда Стеша отперла дверь, внизу уже стояли братья, оба в сюртуках и в ослепительном белье, а наверху, на площадке, их жены в светлых шелковых платьях. Глаза всех, начиная со Стеши, впились в лицо невесты. Конфузясь, она поклонилась подбежавшим братцам и отдалась в руки Стеши.
«Ну уж и шубейка!.. Уж и шапка! – мысленно критиковала та. – И неужто светлого платья не нашлось? Словно монашенка».
«В черном? Батюшки!.. И сутулая… и некрасивая… – мчались мысли в голове Фимочки. – Ну… убил бобра!»
А Лиза, впившись глазами в эту скромную, темную фигуру с гладкой, простой прической, вдруг почувствовала, что ей невыразимо совестно за свое шелковое платье и бриллианты в ушах, за пышную прическу а la Cleo de Merode[140], которую ей устроила Федосеюшка и которая шла к ней необыкновенно. Утром ещё хотела надеть что-нибудь попроще, но Фимочка «насела» на неё и загипнотизировала словно, разжигая все её дурные инстинкты:
«Вот мы ей себя покажем! Зачем нам быть. хуже ее? Вот ещё! Она талантами, а мы брильянтами…»
«Ах, какое купечество! – думала Лиза. – И ведь он же первый осудит…»
Заметив усмешку нарядной Стеши, Катерина Федоровна сказала себе: «Ну что ж? Хоть и простенькая шубка, да своим трудом добыта… И нечего мне их стесняться!» Она поднялась по лестнице в сопровождении братцев. Николай успел шепнуть Капитону «А я думал, – сестрицу милосердную к маменьке наняли из Общины, что на Собачьей площадке».
Бархатные брови Катерины Федоровны нахмурились, и в глазах сверкнула гордая сила, когда она пожала руку Фимочки.
Но с чем сравнить смятение её души, когда глаза её встретились с глазами Лизы?! Это был удивительный момент, полный глубокого, хотя и скрытого драматизма. Лиза была так ослепительно хороша в бледно-голубом платье, а главное, с отблеском нового мира в её чертах, с печатью страдания и какой-то прекрасной резиньяции[141], что Тобольцев тут же не только простил ей всю эту ненужную роскошь, но почувствовал опять с мучительной двойственностью, что влюблен в неё и что ему больно до слез её погибшей (как он думал) любви к нему. Эта красота поразила Катерину Федоровну… Она была для неё неожиданна. Тобольцев так много говорил ей о «дружбе» с этой женщиной, несчастной в браке; так трогательно просил быть с нею ласковой, что она заранее готова была полюбить эту Лизу. Теперь она глядела на неё с чувством наивного пастуха из сказки, встретившего по дороге прекрасную фею. Что-то нездешнее, что-то «не от мира сего» лежало в чертах этого тонкого экзотического лица.
– Это вы… Лиза? – робко спросила Катерина Федоровна.
– Да, да… Это она! – нервно рассмеялся Тобольцев. – Прошу любить и жаловать!..
О, каким глубоким взглядом ответила Лиза невесте!
Все эти дни она неотступно думала о «Кате»… И чувствовала, как умирает ядовитая ревность. И в её высохшем, казалось, и опаленном сердце подымается нежный, прекрасный цветок самоотверженной и высокой любви… Она ждала… ждала с трепетом увидеть то индивидуальное, то не повторяющееся никогда и ни в ком, то во всем мире единственное, что отняло у неё самой сердце Андрюши, что покорило и пленило его капризную фантазию… В «Кате» должна быть сила. В ней должна быть прелесть, которой не обладает ни одна из встречавшихся ему женщин… Что же это такое? Что? Что?..
Но когда она взглянула в это открытое, застенчиво улыбавшееся лицо, в эти горячие и «честные» глаза, она разом почувствовала и эту силу, и это обаяние… Что-то ударило ее, казалось, в сердце… Она сама не знала, кто сделал первый шаг. Но не прошло мгновения, как они уже обнялись и горячо поцеловались… Катерина Федоровна, не отнимая рук, обвивавших шею Лизы (та была выше её на целую голову), отклонила свое лицо. И Лиза в её глазах прочла: «Я буду вам верным другом!»
Лиза побледнела и прижмурила веки.
Фимочка растерялась. Поведение Лизы сбило её с толку.
– Ну, что ты мне, болван, на платье наступаешь, – зашипела она на мужа, который с осовелым лицом торопился за нею в гостиную, чтобы видеть встречу матери с невестой.
– А ты бы подбирала… Фря! – добродушно огрызнулся муж.
Она сверкнула глазами, подняла шлейф платья цвета mauve[142] и застучала каблучками венских туфелек, спеша за другими.
Впереди шла Лиза («Как королева», – думала Катерина Федоровна) с торжественным лицом и вела за руку невесту.
«И в этом есть какой-то чудный символ, неясный ещё для меня», – взволнованно думал Тобольцев… Он шел за ними, рядом с Николаем. Тот переминался и застревал во всех дверях, боясь наступить на трэн роскошного платья жены, который она царственно несла, не подбирая его, по анфиладе комнат. И Тобольцев думал: «Она, как ангел, ведет мою Катю к новой жизни. К счастию или страданию?.. Кто скажет?.. Но как это оригинально и красиво!»
Анна Порфирьевна сидела на диване, обернувшись лицом к двери, а за креслом стояла Федосеюшка, смиренно сложив руки. Обе горящими глазами глядели на дверь. И когда на пороге показалась красавица Лиза, ведя за руку невесту Андрея, Анна Порфирьевна еле сдержала восклицание… Она встала с дрожавшими от волнения коленями. Пойти навстречу не могла, а только протянула руки. Катерина Федоровна порывисто обняла ее, поцеловала в щеку, а потом почтительно поднесла руку Анны Порфирьевны к своим губам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
