Пишу наспех (простите за карандаш), мне хочется, чтоб письмо попало к Вам до отправки Вашего, обещанного, письма.
Когда человек не говорит ничего по поводу моих, показанных ему, работ, мне начинает казаться, что это потому, что о них действительно нечего сказать. Это, вероятно, ощущение получается от моей мнительности, но я совершенно болезненно, по-сумасшедшему переживаю всякий показ своих несчастных, незаконченных, недоношенных вещей. И знаю сама им цену, знаю, что я — эмбрион, без всякой надежды выбраться из этого состояния и перейти в более усложненную фазу — и все-таки, всякий раз — повторяется та же история.
Показывая Вам, я очень ждала Вашего суждения не с точки зрения профессиональной (это я получаю в среде коллег, занимающихся словоизвержением на всякие творчески теоретические темы). Мне хотелось услышать его вот почему: меня очень интересует человек с его сложным содержанием. И эта тема соединяется у меня с параллельным стремлением выразить и подкрепить цветом психологические изыскания.
Вы знаете человека, чувствуете его глубоко, и в этом-то плане мне и хотелось услышать Ваши слова. А в том, что Вы будете говорить прямо, — я была совершенно уверена — у нас с Вами разговоры, несмотря на недолгое знакомство, получаются искренние и доверчивые.
Теперь Вам понятно мое нетерпение?
Но я нисколько не обижусь, если Вам не захочется писать на эту тему — ради Бога, очень прошу Вас — не заставляйте себя, не считайте себя обязанным писать.
Напишите только в том случае, если у Вас возникает желание что-то сказать.
Хемингуэя не достала. Обещают, но его хватают с жадностью, а я опаздываю. Если сможете — захватите, пожалуйста. И главное: мне очень хочется почитать Ваши стихи самой, на слух я трудно воспринимаю вещи. А Вы обещали мне дать их. Я буду Вам очень благодарна, если Вы не забудете об этом.
Мне очень хочется поговорить с Вами в ближайший приезд, постараюсь, если уложусь с моей заказной работой, найти что-нибудь из работ в моей «Авгиевой конюшне».
Все письмо о себе, простите.
Пишите, пожалуйста.
Привет.
Т. Лебедева.
1955
Переписка с Португаловым В.В
В.В. Португалов[131] — В.Т. Шаламову
12/111-56 г.
Дорогой Варлам!
Наконец-то я собрался с духом написать тебе несколько строчек. Не сердись за мое молчание — я ленив писать письма, да и настроение не очень-то хорошее.
Пару слов о себе: в июле прошлого года переехал в Ягодный и работаю в Доме культуры в качестве худрука. Сделал за это время штук шесть концертных программ, а сейчас работаю над пьесой Розова «В добрый час!».
Аркадий делает тебе очень правильное предложение: послать свои рукописи в редакцию альманаха «На Севере Дальнем». Я даже думаю больше: ты мог бы предложить им целую книгу стихов о Колыме.
Очевидно, в четвертом выпуске альманаха напечатают мою «Легенду о Колыме». А сейчас я сижу над «Колымой исторической». Только вот беда: времени нет и денег нет, а семью надо кормить… Вот и заёдывает этот самый быт. Атак, чувствую, что хватило бы пороху делать книгу за книгой. Прав Шолохов, когда говорит о необходимости создания материально-бытовых условий для писателей.
Очень хочу подробнее узнать: как ты живешь? Что пишешь? Какие новости на Большой земле? Кого из старых знакомых ты встречал? — и, вообще — все…
Моя семья собралась вся: Люба колонизирована и живет с нами. Наш сын Толя — учится во втором классе, ему в конце апреля исполнится 9 лет. Диапазон в учебе у него широченный: от двоек до пятерок!
Летом появится еще один член семьи — младший Португалов (или Португалова — пока неизвестно). Жилплощадь — 9 квадратных метров — малость тесновато. Кроме всего прочего — на этой же площади проживает персональный Кот — «Мордан». Это кот-путешественник — он проехал с Левого — на Мякит и с Мякита — в Ягодный.
От всего моего семейства тебе большой привет. Если очень разозлимся, то пришлем тебе семейное фото.
Пиши! Не обращай внимания на то, что пишу тебе коротко и — пиши!!! Даю слово, что отвечать буду аккуратно. Пиши!!!!! Бываешь ли в Москве?..
Жду твоих писем!
Крепко жму руку и желаю удачи во всем!
12/111-56 г.
Валентин
P.S. Мой адрес: Ягодный, Дом культуры, мне.
P.P.S. Посылаю тебе небольшие стишенята. Напиши, что ты о них думаешь? Этим кусочком я хочу начать «Колыму историческую»…..
В.Т. Шаламов — В.В. Португалову
к. 56-х г.г.
Это — еще не стихотворение. В нем нет крови, калейдоскоп без напора. Это очень форма трудная — перечисления. Здесь такой сложный отбор — надо назвать каждое так, как не называл еще никто, как-то по-особенному назвать и этим оживить мертвое.
Потом эта форма требует совершенства и точности прилагательного, которые собственно тут и освещают, решают все дело.
Если прилагательные не даются в руки, то перечисление существительных должно быть в увеличивающемся напоре — в сгущении (которое может затем распасться, внезапно ослабеть, сорваться и т. д.), но до какого-то предела все должно усилиться и усилиться.
Блок.
Потом поток должен быть свободным, врывающимся как бы извне, а твоя работа только отталкивать лишнее.
А все эти рифмы и вся звуковая опора стиха — это только инструмент, скоблянка, с помощью которой поэт справляется со словесным материалом — а из ритма и души рождается стихотворение.
1956
Переписка с Ивинской О.В
В.Т. Шаламов — О.В. Ивинской[132]
Туркмен, 31 марта 1956 г.
Дорогая Люся.
Ждать до 7-го апреля слишком долго, я приехал бы сегодня, но ведь Вы не получите моего письма заранее. Поэтому все остается так, как я писал: 7-го в 9 часов вечера или утром в воскресенье.
Я легко разгадаю Вашу загадку о нашем общем друге (вариантов всего два).
Желаю Вам счастья, здоровья, удач. Я буду рассказывать Вам о себе — о…
В.Т. Шаламов — О.В. Ивинской
Дорогая Люся.
Вот я и съездил в субботу в Москву и вернулся, и очень сиротливо мне там показалось в этот раз. Как всегда в таких случаях, замечаешь погоду, и апрель становится только апрелем, не больше.
Все это, конечно, пустяки, на это не надо обращать внимания.
«Кто умеет читать по глазам людей».
Это — просто кусочек дневника человека, которому второй раз в жизни судьба показывает его счастье в поистине необычайном фантастическом стечении обстоятельств, которое никакому прославленному фабулисту не вообразить и которое тем не менее ежедневно повсечасно выдумывает, создает жизнь. Вот фееричность жизни понимал, например, Грин. И то он показывал ее однобоко, более в романтическом, чем в трагическом плане, а жизни краски трагедии более свойственны, более отвечают ее внутренней природе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
