— Очень может быть, — сказал Руперт медленно, — что на определенном этапе сильная рука необходима. Проблема в том, что такие люди уходить не желают. Они, скорее, зальют страну кровью, чем признают необходимость уступить власть другому. Если вначале они бывают даже полезны, то рано или поздно отсутствие критики со стороны и независимой критики заставляет их уверовать в свою непогрешимость. Чужое мнение становится нетерпимым, а там уже и недалеко до бессудных убийств. Как бы дерьмово ни выглядела система демократии, она дает возможность легальной оппозиции указывать на ошибки правительства и контролировать его действия. Как бы ни противно звучало, но частный бизнес необходим. Всеобщая бюрократизация и централизация очень скоро приведет к тому, что развитие прекратится. Слишком много потребуется согласований по инстанциям на любое действие. У любого начальства исчезает заинтересованность в действиях — ведь за неудачу он отвечает не карманом, а головой. И уйти при такой системе некуда. Любой изгнанный автоматически превращается во врага, потому что все уже централизовано и место никто уступать не желает. Такому человеку особенно нельзя поверить, если он публично раскается. Это еще подозрительнее. Не затаился ли до срока? Лучше решить проблему радикально. Выстрелом в затылок.
— Паранойя, возникающая от вседозволенности. И где выход? — спрашиваю.
— Где-то посредине. Наличие частной собственности при законном вмешательстве государства в экономику на важнейших направлениях — раз. Создать механизм, при котором легальная оппозиция имеет право существовать, говорить и действовать, — два. И самое главное — сменяемость руководителя. Четко оговоренный срок. Пять — десять лет, и все. Нельзя, уйдя, занимать государственные должности, — он подумал, — в течение того же срока. Любые попытки изменения закона приравнивать к измене Родине и карать немедленно. Если он заранее знает, что не вечен, то есть шанс, что не переступит определенной черты. Могут ведь и под суд отдать. Значит, чрезвычайно резких действий не будет. Миру нужна эволюция, а не революция. Постепенное движение в лучшую сторону, а не моментальное, с мгновенным сломом всех законов. Людям нужна стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Это я не как журналист, а как обычный человек говорю. В любой системе есть свои плюсы и минусы, но диктатура рано или поздно приведет к большим проблемам в жизни и экономике.
— Такой тонкий намек на наши порядки?
— Вам, как русскому, это должно быть лучше меня понятно. На примере вашего собственного последнего Кагана. Он ведь хотел как лучше для государства. Ну и для него лично. Результат вышел сомнительным и не устроившим большинство населения. Оказалось, что интересы государства, как его понимает высшая власть, расходятся с интересами общества. О чем оно ему сообщило самым недвусмысленным образом, установив Республику. Недаром вы его называете Окаянным.
Он сказал Cursed — проклятый, но это вечная проблема передачи смысла на других языках.
— Вот только как бы не вышла смена одного считающего себя во всем правым на другого. Глядишь, и потомки назовут нынешнего Кровавым. Ничего, что я так прямо?
И почему у меня вечно проблема с критиками? Сам я могу сколько угодно говорить о недостатках в собственной стране и ругаться с шибко большими патриотами без мозгов, но когда мои же мысли озвучивает иностранец, хочется послать его по широко известному адресу. В данном случае — чья бы корова мычала: сам начал подкалывать с Лонгом.
— Лет через двадцать посмотрим, — не стал я изображать негодование таким выпадом в сторону Салимова. — Пока он еще достаточно удачно балансирует между интересами частников и государственными.
* * *
В зале собралось за сотню корреспондентов всех основных газет мира. Люди были жутко возбуждены, но никто толком не в курсе, зачем сюда всех собрали. Почти всем позвонили и пригласили на пресс-конференцию, где Бауэр сделает чрезвычайно важное сообщение. Если он нас собрался порадовать новостью о подавлении мятежа, так несколько запоздал. Уже не оригинально.
Вчера я весь день провел по моргам, куда свозили трупы. Официально сказали про «почти тысячу погибших с обеих сторон», но достаточно знать арифметику, без высшей математики, чтобы понять, что их намного больше. Я так насчитал не менее трех, и это только в Вене. И очень сомневаюсь, что это все. Ни одного солдата или полицейского я в общих длинных рядах убитых не обнаружил, а погибшие точно были, и не единицы. В больницы привозят только неопознанных, а многих и вовсе не доставили. Сам видел, как из разбираемых развалин извлекли человека, и родственники сразу забрали.
Любопытно, что попадаются тела с характерными огнестрельными ранениями, и никто этого не скрывает. Пленных расстреливали, и достаточно массово. На прямые вопросы офицеры и солдаты не отвечают, но слухи пошли уже в первый день. Так что специально ходил проверить. Убедился. Теперь мне осталось с подробностями описать в очередной статье, с приложением фотографий. Нам, журналистам, без подобной вещи — как без рук. «Лейку» с собой таскаю специально и еле спас от загребущих рук здешних армейцев: лиц они светить не хотят — стесняются. Вот те, что из хеймвера, — как раз наоборот, гордятся. Попроси сфотографироваться в позе охотника с ногой на трупе — за милую душу. Напечатать такое — и больше никогда не пустят в уютную Австрию. А ведь напишу! Для того и бегал. Мы для красного словца не пожалеем и отца, а уж этих козлов — без сомнений. Классный кадр получился.
Наконец притащился мрачный Бауэр, и зал настороженно затих. Канцлер сделал многозначительную паузу и без вступления начал зачитывать текст нового закона…
Запрет Народной партии, незаконных вооруженных отрядов в любой партии, временное введение военного положения, роспуск парламента и вообще куча всего. Вывод из всего однозначный — правительство не собирается делиться властью или устраивать перевыборы.
Потом он сделал еще одну многозначительную паузу и сделал заявление:
«Я клянусь, что бы ни случилось, не жалеть сил на восстановление чести нашего народа.
Я торжественно обещаю, что сейчас более, чем когда-либо, я буду прилагать максимум усилий для достижения понимания между народами Европы. У нас нет территориальных претензий в Европе!.. Австрия никогда не нарушит мира первой!»
Он сунул небрежно бумаги в карман и, развернувшись, отправился восвояси, даже не подумав ответить на вопросы.
Появился пресс-секретарь правительства, попросивший всех присутствующих сообщать исключительно о фактах, не пытаясь их интерпретировать. Мысленно я пообещал сообщать исключительно о фактах. Надеюсь, они ему не понравятся. Такое почти неприкрытое предупреждение не выкобениваться, а то последуют неприятные действия, прямо напрашивалось на соответствующую реакцию. Не вижу теперь смысла смягчать историю про расстрелянных и сглаживать углы, проводя понятные параллели в истории. Хотят фактов — будут им факты. Все равно хорошо это для меня не кончится. С другой стороны, я аккредитован отнюдь не в Австрии, а в Германии, и плевать хотел на недовольство здешнего начальства.
Дурачье. Одной прокламацией народников вроде этой: «Час пробил. Все к оружию! К черту переговоры с правительством! Они позволяют ему выиграть время и стянуть против нас войска. Австрийская пролетарская революция началась, ее исход может быть решен только оружием!» — можно было вызвать сочувствие, но такое впечатление, что австрияки просто растерялись от масштабов происходящего. Никто не ждал серьезного сопротивления, и привлекать армию пришлось уже по ходу дела, без подготовки и желания. У меня так и осталось ощущение, что это была провокация, подставляющая под удар всю партию. Не понять чья. На фоне предстоящих выборов в Германии и свары Мерц — Леманн вся эта история страшно дурно пахнет.
Подошел Пьер Глас и в легком удивлении спросил:
— А что, подобные законы уже не требуют утверждения у императора Франца? Запросто можно вводить военное положение?
— Браво! — воскликнул я, остро сожалея, что сам не сообразил. Всегда воспринимал его должность как чисто представительскую — ведь по Парижскому соглашению в Австрийской Конституции прописали парламентскую монархию с самыми минимальными правами у монарха, но есть ситуации, где без его утверждения ничего не делается. Например, как сейчас. Изменение Конституции, а запрещение партий и введение военного положения, даже временного (русским не требуется объяснять, как любой временный закон со временем превращается в постоянный), требует подписи высшей власти. Как минимум это очередное нарушение соглашений, причем открытое и недвусмысленное.
— С тебя причитается, — довольно сказал Пьер.
— Запросто и прямо сразу. Ты ведь католик? — быстро спрашиваю.
