Король Альфред был образованным для своего времени человеком, дипломатом, поэтом и воином, стратегом, историком, поборником просвещения, законодателем. Как бы я хотел сейчас, здесь, на этом клочке земли, вдохнуть хотя бы крупицу его мудрости, но он ходил по этой земле одиннадцать веков назад. Сколь многое изменилось с тех пор, и только порок и злодейство сохранили свое обличье.
Мне казалось странным, что есть на свете пивоваренный завод, названный именем этого короля, и тот напиток, что делают на этом заводе, пиво, веселящее и бодрящее народ короля Альфреда, великого короля, которого уже так давно нет на свете.
Лошадь Айвэна неторопливо шла себе куда-то вперед, а куда – ни она, ни я толком не знали.
Ясное небо и слабый свет луны над моей головой... Миллионы лет сияют эти звезды и луна... Холодные струйки ветерка шевелят мои волосы. Время способно остудить любой жар, если предоставить ему такую возможность.
Наверное, каждый человек в состоянии понять, что неудачи можно перенести. Надо примириться с той непреложной истиной, что всем доволен никогда не будешь.
Я подъехал к длинному поваленному стволу дерева. Многие тренеры в Даунсе использовали такие стволы, чтобы приучить молодых лошадей преодолевать препятствия. Решив дать лошади передышку, я спрыгнул с седла и сел на бревно, свободно держа в руке поводья, а лошадь тем временем опустила голову, стала щипать траву. Ее присутствие умиротворяло меня, помогая ощутить родство с древним миром природы, почувствовать себя крохотной его частицей.
Я сам причинял себе страдания, слишком сильные, чтобы уметь справиться с ними. А зачем, чего ради?
Пять дней прошло с того вечера, когда меня втащили в сад Грантчестера, где бандит по имени Джэззо, надев боксерские перчатки, хорошо поставленными ударами повредил мне ребра и бил меня с такой силой, что я вздрагивал при одном воспоминании об этом. У меня не было возможности ни уклоняться от ударов, ни как-то защищаться, оставалось только ругать этого Джэззо ублюдком.
Слабое утешение. Треснувшие ребра при каждом движении причиняли такую боль, словно кто-то вонзал в меня кинжал. Не хватало мне еще простудиться и начать кашлять...
А эта решетка... Горячая решетка...
Я глотал таблетки доктора Роббистона. Я не хотел отказываться от них, пока не восстановится поврежденная ожогами кожа, но такое решение было связано с опасным искушением. Я помнил обо всем этом, но хотел сохранить стойкость духа. А это было не так-то легко.
Лошадь аппетитно хрумкала, жуя траву и чуть-чуть позвякивая удилами.
То, что я сделал, было неразумно.
Надо было сказать Грантчестеру, где искать список.
Разумеется, если бы даже я сразу, едва лишь очутился в саду, «раскололся» и выложил Грантчестеру всю правду, он все равно не отпустил бы меня оттуда целым и невредимым. Я своими глазами видел, что мучения жертвы доставляют ему наслаждение... К тому же и Берни сказал инспектору Вернону, что Грантчестер пытал Нормана Кворна на раскаленной решетке, несмотря на то, что обезумевший от ужаса финансовый директор отчаянно умолял не делать этого и обещал все рассказать, лишь бы только его пощадили. Наслаждение Грантчестера затянувшимися мучениями Кворна и привело к тому, что Кворн внезапно умер – от остановки ли сердца, от удара, какая разница, в конце концов, отчего. Порочные наклонности Грантчестера – вот что помешало ему получить те сведения, которых он так добивался. Таков был единственный положительный результат всей этой истории.
Бедняга Норман Кворн, растратчик, не перенесший насилия над собой. Ему было шестьдесят пять лет, и его легко удалось запугать.
Мне двадцать девять... Я тоже испугался... И вел себя глупо. Меня бы, помучив, отпустили живого.
Да, меня отпустили бы – с множественными ожогами первой, второй и третьей степени, которые все равно зажили бы.
Меня отпустили бы, и через некоторое время я узнал бы, что пытка на раскаленной решетке была напрасной, потому что какую бы информацию ни доверил Норман Кворн своей сестре в поспешно оставленном для нее конверте, расшифровать то, что сделал финансовый директор с деньгами пивоваренного завода, эта информация не помогла.
Мне оставалось лишь признаться самому себе, что пытки на раскаленной решетке я мог бы избежать, но гордость, гордость помешала мне сделать это.
Я с трудом поднялся на ноги и некоторое время шел, ведя за собой лошадь.
В Шотландии я сейчас бы ушел в горы и излил свою тоску в звуках волынки. Но жалобы и плач – чем помогли бы они мне? Скорбные звуки волынки могут утешить того, кто ранен. Или тех, кто жалеет раненого. А мне нужно не это. Мне надо знать, что хорошо, а что – плохо. Сказал бы мне кто-то мудрый сейчас: не сокрушайся и не хнычь. Ты сделал все это для себя самого. Избавься от боли.
Когда вернусь обратно в горы, то сыграю на волынке марш, решил я.
Некоторое время я ехал верхом, петляя в успокоительной ночной тиши. Когда первые проблески серого рассвета просочились сквозь мрак небосвода, я повернул на запад. Моя лошадка легко и неторопливо шла вперед, пока встреченные на нашем пути ориентиры не подсказали нам обоим, что мы возвращаемся обратно в Ламборн.
ГЛАВА 15
Пятница. Утро. Ламборн. Дом Эмили.
Я позвонил Маргарет Морден.
Нет, сказала она, никто не думает ни о каких новых путях поиска пропавших денег. Если в этом списке и содержится какой-то секрет, то спрятан он слишком глубоко, и все усилия раскрыть его оказались тщетны, как ни грустно и ни унизительно, быть может, признаться в этом.
– Это была ложная надежда, – сказал я. – Забудем об этом – и дело с концом.
– Не говорите так!
– Нет-нет, все в порядке, честное слово. Вы приедете на скачки?
– Если вы пригласите...
– Конечно, мы приглашаем вас. Если бы не вы, не было бы и самих скачек.
– Нет, если бы не вы.
– Мы великолепны, – сказал я, смеясь, – но никто не отдает нам должного.
– По вашему голосу слышно, что вы поправляетесь.
– Я же обещал вам. И вот уже выполнил обещание.
Меня здорово поддерживали таблетки. Последнюю я принял только что.
Позвонил инспектор Вернон.
– Оливер Грантчестер... – начал он.
– Что с ним?
– Кто-то нанес ему жестокие увечья в прошлую субботу, в гараже, как вам известно.
– Бедняга.
– Не ваша ли подруга так отделала его?
– Инспектор, – рассудительным тоном сказал я, – откуда мне знать, если я лежал в пруду?
– Она могла рассказать вам...
– Нет, ничего такого она не рассказывала, и, как бы там ни было, я не стал бы повторять того, что кто-то мог бы мне рассказать.
– Вы правы, – сказал Вернон после недолгого молчания.
Я улыбался. Инспектор, наверное, догадался об этом по моему голосу. – Надеюсь, – сказал я, – что бедный мистер Грантчестер до сих пор в тяжелом состоянии.
– Могу сказать вам, не для протокола, – сурово произнес Вернон, – что повреждения гениталий, причиненные мистеру Грантчестеру, настолько серьезны, что повлекли за собой необратимые последствия и потребовали... э-э-э... хирургического вмешательства.
– Какой ужас! – не скрывая своей радости, сказал я.
– Мистер Кинлох!
– Моя подруга уехала за границу и не хочет возвращаться. Не утруждайте себя ее поисками. Она безобидная и никому не опасна, уверяю вас.
Вернона мои уверения не убедили, но у него не было ни свидетелей, ни улик. Неведомый истязатель Грантчестера исчез, не оставив никаких следов, кроме, разве что, увечий самого пострадавшего.
– Какой ужас, – повторил я.
Когда Крис узнает, что Грантчестера пришлось кастрировать, то запросит с меня дополнительную плату, подумал я. Ну что ж, это будут честно заработанные деньги.
– Передайте Грантчестеру, что я желаю ему всего самого лучшего в том будущем, которое он проведет с тонким голосом.
– Не ожидал от вас такой жестокости.
– И не говорите.
Под действием таблетки Кейта Роббистона я проспал часа три или даже четыре. В конюшне тем временем царила привычная суматоха, и, когда наступило время ленча, я снова почувствовал себя мальчиком на побегушках. Подскочи в деревню за тем-то и тем-то, передай ветеринару пробы крови, забери из ремонта всякую всячину – и так далее и тому подобное. После ужина мы с Эмили легли спать. На этот раз вместе, и все было хорошо между нами, но потом, лежа в моих объятиях, Эмили призналась, что на душе у нее тяжело.
– Отчего? – спросил я.
– Думаешь, я не вижу, как трудно тебе, как ты заставляешь себя быть моим мужем?
– Но, милая, разве я не муж тебе?
– Нет. – Она поцеловала меня в забинтованное плечо. – Не притворяйся, тебе здесь плохо. Ладно, пусть все будет, как было, только приезжай ко мне иногда, хорошо?
* * *
Пэтси организовала проведение скачек. Все, с кем она сотрудничала, лезли из кожи вон, только бы угодить ей. По ее указанию примерно для сотни важных деловых гостей: кредиторов, поставщиков, землевладельцев – был устроен прием. Пэтси предусмотрела все до мелочей. Прохладительные и прочие напитки, программа скачек, билеты на огороженные места, фото для прессы, ленч, чай.
