и Виталий Андреевич Степанов из «Правды». Знали они также, что с соседями у меня проблемы (о чем я честно написал потом в своей «Пирамиде»). И когда вышел очерк в «Правде», а я уже был членом Союза Писателей, раздался вдруг у меня в коридоре телефонный звонок. И не откуда-нибудь, а из Секретариата Московской писательской организации. Меня приглашали на заседание Жилищной комиссии! Совершенно обалдевший, ни на что, естественно, не рассчитывающий, я туда отправился…
Того, что произошло в дальнейшем, я видимо, никогда не забуду, потому что это было ну точно как счастливый сон, который хотя и ничем не разрешился, но был так приятен…
Как только пришел, меня тотчас пригласили в кабинет Первого секретаря. В большом этом, залитом солнцем, помещении было двое – недавно избранный (точнее, очевидно, назначенный) Первый секретарь Александр Евсеевич Рекемчук и какая-то незнакомая мне женщина за столом (очевидно, председатель Жилищной комиссии). Мне предложили сесть в кресло, и Рекемчук, который, не садясь, расхаживал по кабинету с каким-то победным видом, выпятив грудь и держась молодцом, словно удачливый полководец, сразу обратился ко мне:
– Юрий Валентинович Трифонов сказал, что вы живете в коммунальной квартире, и у вас там много жильцов, это так?
– Так, – промямлил я, все еще не приходя в себя, чувствуя, словно во сне.
– Мы даем вам отдельную однокомнатную квартиру. За выездом, правда. Но хорошую.
Мне? Квартиру?! Я продолжал фонареть. Так, сразу? Я ведь даже заявление «на улучшение жилищных условий» стеснялся написать, хотя Валентина Михайловна Курганова несколько раз уже советовала мне сделать это. Я ведь даже не член партии – и не собирался им быть, хотя меня не раз приглашали… Так, сразу, квартиру?
Я, естественно, ничего не мог сказать, а Рекемчук, победно улыбаясь, спросил:
– Вы согласны?
Что можно было ответить? Я только растерянно кивнул.
А Рекемчук уже обращался к сидящей за столом женщине:
– Пишите. Квартиру Юнны Мориц…
Женщина вскинулась, протестуя:
– Но ведь мы хотели ее дать…
Тут она назвала какую-то фамилию, которую я не запомнил.
Рекемчук возразил тотчас решительно:
– Ей другую дадим, подождет. Она всего лишь работник Литфонда, у нее и так неплохие условия, а это писатель. Талантливый писатель, живет в негодных условиях! – И уже обращаясь ко мне: – Поезжайте смотреть. Узнайте точный адрес и телефон у секретаря, там и заявление напишете. Это центр, Калининский проспект…
И заговорщицки мне подмигнул.
Окончательно офонаревший, я вышел из кабинета в предбанник. Секретарша усадила меня за стол, и я написал заявление с просьбой «улучшить жилищные условия»…
Потом я ездил смотреть квартиру – действительно на Калининском проспекте, в одном из самых престижных мест Москвы, в одном из недавно построенных небоскребов… Хозяйка, известная поэтесса Юнна Мориц (ей вместо этой квартиры давали трехкомнатную в новом писательском доме) сказала, что здесь шумновато для работы, но эту квартиру запросто можно обменять на двухкомнатную где-нибудь в более тихом районе – ей уже предлагали. Так что мне крупно повезло, и нужно немедленно соглашаться.
Естественно, я согласился.
Но квартиру эту мне так и не дали. Дали, как мне сказали потом, «кому-то из Литфонда». Рекемчук не удержался на посту Первого секретаря, и «преторианцы», то есть обыкновенная мафия «советских писателей» вкупе с «работниками Литфонда», быстро ликвидировали случайный прорыв…
Квартиру мне от Союза Писателей через год все-таки дали и отдельную – потому, очевидно, что еще два моих очерка вышли в «Правде». К тому же я уже прочно входил в «обойму» «молодых и перспективных», а по давнему Постановлению (кажется, еще Совнаркома) член Союза Писателей имеет право аж на 20 квадратных метров дополнительных – для творческой работы…
Эта квартира была не такой престижной, тоже «за выездом прежних жильцов», однокомнатная, естественно, но все же – отдельная! В каменном доме, с центральным отоплением, с ванной! С маленьким балконом! Со своим собственным телефоном! Со стареньким, рассохшимся, но – паркетом!
Нет, это же подумать только… Столько лет жить в коммуналке с телефоном одним на всех в коридоре, с двумя туалетами на 20 с лишним человек (один из туалетов очень часто засаривался и не работал – это мне до сих пор снится в кошмарных снах…), с темной кухней и старой раковиной с холодной водой, где я ухитрялся сам проявлять не только черно-белые, но и цветные слайдовые пленки и ухитрялся даже девчонок фотографировать… И вдруг получить отдельную! Ну, чудо же, согласитесь!
И все же тот первый поход и встречу с Рекемчуком запомнил, вот, на всю жизнь. Единственный раз в жизни Система мне улыбнулась. Как, очевидно, она всегда улыбалась «преторианцам». Единственный раз так сложились обстоятельства, очевидно, что НАШИ пришли к власти на миг! И – ушли…
С тех пор никого из НАШИХ я что-то нигде «наверху» не видел… Но зато могу теперь хотя бы отчасти «изнутри» представить, КАК живут те, кто власти нашей угоден. Как поживают «преторианцы». И как немного в сущности нужно, чтобы «преторианцем» стать… «Немного» с точки зрения властей, конечно.
Но вот какой ЕЩЕ вывод я делаю из всего происшедшего. Получил я квартиру вовсе не за первую книгу, пробитую с таким трудом. Не за повесть «Переполох», которую дважды набирали в самом солидном нашем «толстом» журнале, но так и не напечатали, хотя меня закидали телеграммами из театров. И не за документальную «Высшую меру», над которой столько времени бесплатно работал (а во время командировки в Туркмению мог запросто нарваться на серьезную провокацию со стороны местных властей, очень не заинтересованных в моем приезде…). Не за роман «Обязательно завтра», естественно, хотя он вовсе не был антисоветским и даже в хорошем свете представлял некоторых комсомольских работников. И не потому, что я все никак не мог заняться всерьез романом «Пациенты», который вполне мог бы стать достойной для российской литературы вещью… То есть не за то, что я к тому времени уже 18 лет честно занимался своим писательским трудом, растил «свое дерево» и как «перспективный» писатель все это время нуждался в более-менее приличном жилье, то есть рабочей мастерской, где за тонкой стенкой в соседней комнате не бушевал бы пьяный сосед, а по коридору не бегал бы соседский мальчик, изображая то «паровоз», то «сумасшедшую обезьянку», то «бибикающую автомашину», а из кухни не доносились бы отзвуки соседских разборок, и не нужно было бы порой бегать в общественный туалет к метро, ибо в нашем «мужском» – очередной «засор»… А звонки из газеты «Правда» и высоких судебных инстанций, фигурирующих в моей документальной повести, не приходилось бы слушать в том же общественном коридоре,
