Диллингхэм, перед тем как запереть свой стол, подарила мне томик стихов Лонгфелло! Это был тонкий сборник избранных сочинений, но для меня он был несметным сокровищем. У меня никогда раньше не было собственной книги. Само по себе обладание было источником блаженства, а эту книгу я уже знала и любила. Поэтому мисс Диллингхэм, которая стала моим первым американским другом и благодаря которой было впервые опубликовано моё произведение, также стала той, кто заложил основу моей библиотеки. С глубоким сожалением я думаю о том, что её не стало прежде, чем я осознала, сколько любви она мне дарила и какой вклад в моё развитие внесла.
Примерно в середине года меня перевели в гимназию. Я была на седьмом небе от счастья. Я говорила себе, что я теперь гимназистка, а не просто школьница, которая учится писать и считать. Теперь я буду учиться нестандартным вещам, которые не имеют никакого отношения к обычной жизни – вещам, которые я просто буду знать. Когда я возвращалась днём домой с большим учебником по географии под мышкой, мне казалось, что сама Земля ощущает мои шаги. Иногда я тащила домой половину книг со своей парты, но не потому, что они мне были нужны, а потому что я любила их держать, а ещё мне нравилось, когда меня видели несущей книги. Это был признак образованности, и я этим гордилась. Я помнила те дни в Витебске, когда я по утрам наблюдала за тем, как мой двоюродный брат Хиршел собирается в школу, каждая ниточка его школьной формы, каждая потёртая тетрадь в его ранце, была предметом моей зависти и восхищения. И вот теперь я стала, как он, даже лучше, чем он, ведь я знала английский язык и умела сочинять стихи.
Если мне и не вскружило голову от успехов, то только потому, что я была занята с утра до вечера. Мой отец делал все возможное, чтобы сделать меня тщеславной и глупой. Он расхваливал меня каждому случайному гостю, хвастался моими успехами в школе и моими возвышенными друзьями, учителями. Ибо школьная учительница не была простой смертной в его глазах, она была высшим существом, лучше обычных людей благодаря своей эрудиции и преданности высоким идеалам. То, что школьный учитель мог быть поверхностным, мелочным, или алчным, было немыслимым для него в то время. И он был прав, ах, если бы он мог придерживаться того же мнения и в более поздние годы, когда новоявленный пессимизм, возникший когда отец осознал, что и в Америке есть над чем работать, отбросил его в противоположную крайность – он настаивал на том, что в американском общественном и государственном устройстве нет ничего, на что стоит тратить свои усилия.
Он, несомненно, был прав в своей изначальной оценке учителя. Посредственные учителя – вовсе не учителя, это карьеристы, для которых преподавание – бизнес, дающий возможность содержать себя и не пачкать руки грязной работой. Эти же самые люди, если бы они зарабатывали на жизнь, держа свою лавку, развозя молоко, или купая младенцев, считались бы порядочными людьми. Как очернители благородной профессии, они стоят не больше, чем книги, грифельные доски и письменные столы, за которыми они сидят; не слишком ли много мебели для таких недостойных людей. Они не любят свою работу. Они никоим образом не способствуют духовному развитию своих учеников. Они заняты не исследованиями в области педагогики, а организацией политических демонстраций для продвижения на государственные должности эгоистичных кандидатов, которые обещают им вознаграждения. Истинные учителя – совсем другое дело. Все они апостолы идеала, их вдохновляет на работу искренний интерес и любовь, им не нужны ни комфорт, ни положение, ни пенсия по старости, они ищут истину – мудрость души, хотят видеть радость в больших детских глазах – пищу голодной юности.
Учителя, которые приходили ко мне на Арлингтон-стрит были настоящими учителями, так что у моего отца был повод похвастаться тем, что его дом был удостоен великой чести. Ибо школьная учительница в своем скромном, опрятном платье была редким гостем в нашем районе, и разговор, который мы вели в пустой маленькой «гостиной» над продуктовым магазином, был бы не совсем понятен нашему соседу.
Преподавание в гимназии было таким же хорошим, как и в начальной школе. Оглядываясь назад, мне кажется, что в целом преподавание полностью соответствовало идеалам государственной школы того времени. Когда я вспоминаю, как меня учили географии, я действительно вижу, что кое-что не мешало бы усовершенствовать, как в плане содержания, так и метода обучения. Но я знаю по крайней мере одну учительницу из Челси, которая это понимала, поскольку я встретила её восемь лет спустя в крупном столичном университете, который проводит летнюю сессию для школьных учителей, желающих идти в ногу с достижениями в своей области. Вполне возможно, географию больше не преподают исключительно в помещении, и не заставляют зубрить, не понимая смысла, как в моё время. За пятнадцать лет многое могло измениться к лучшему.
Когда я поступила в первый класс гимназии, занятия шли уже полгода, но я быстро оказалась в числе первых учеников. По всем предметам, кроме географии, я достигла реального прогресса. Я обогнала младших одноклассников по математике, чистописанию, чтению и композиции. В географии я просто блефовала, но не понимала этого. Как и моя учительница. Я справлялась с теми проверочными работами, которые она мне давала.
Урок был о Челси, и это правильно – география, как и благотворительность, должна начинаться дома. В нашем тексте был абзац или около того о расположении города, границах, природных особенностях, отраслях промышленности города, и немного сведений из местной истории. Мы должны были выучить все эти интересные факты и быть готовыми написать их по памяти на следующий день. Я пошла домой и выучила – выучила каждое слово текста, каждую запятую, каждую сноску. Когда учительница прочитала мою работу, она поставила отметку «ОО». «О» означало «отлично», но моя работа была идеальной и должна была быть выделена в отдельный класс. Учительница показала мою работу классу, особо отметив усердие, позволившее за неделю обогнать учеников, которые учатся уже полгода. Я восприняла похвалу очень сдержанно, ни разу не усомнившись в том, что я действительно очень умная маленькая девочка, которая к тому же становится очень эрудированной. Я «идеально» знала географию, самую сложную дисциплину.
Но что же было на самом деле? В словах, которые я так точно повторила в своей работе, для меня было примерно столько же смысла, сколько в словах Псалмов, которые я пела на иврите. У меня возникло представление,
