«— Господа, — сказала она, — я ему сопротивлялась, и он меня убил.
Потом она сделала глубокий реверанс и покинула сцену под громовые аплодисменты».
Пока что, в ожидании этого дивного эпизода Александр читает пьесу м-ль Марс и Фирмену. Оба «очарованы своими ролями и хотели бы сыграть пьесу немедленно»[79]. После незначительных формальностей прохождения через репертком «Антони» 16 июня принят единогласно. Александру хотелось бы видеть готовый спектакль уже через месяц, однако актеры откладывают начало репетиций на конец сентября, а потом и вовсе на 15 октября. Французский экспедиционный корпус в это время высаживается в Сиди-Феррухе. 19 июня алжирская армия разбита. 5 июля Алжир капитулирует. Te Deum в соборе Парижской богоматери в атмосфере всеобщего безразличия. Цензура запрещает «Антони». С 23 июня и 19 июля проходят выборы, чрезвычайно укрепившие силы оппозиции, все более преобладающие в Палате депутатов. Перед лицом злой воли Комеди-Франсез, снова отложившей репетиции до 1 ноября, Александр начинает переговоры с Гарелем о постановке пьесы в Одеоне, но они ничем не кончаются. Мелания упрекает его в бесконечных письмах и торопит приехать к ней в Вандею. И в довершение ко всему Белль объявляет ему, что беременна. Александр измучен, у него одно желание — бежать из Парижа, где не происходит ничего, кроме неприятностей, в Алжир, самый центр событий. Думал ли он уже о том, чтобы заняться журналистикой?
Он собирает чемоданы, запасается тремя тысячами франков. С Белль решено, что она будет сопровождать его лишь до Марселя. Опасается она не столько риска, заключенного для завоевателей в завоеванном городе, сколько морской болезни, поскольку уже подустала от тошноты в первые месяцы беременности. Отъезд назначен на семнадцать часов в понедельник 26 июля. Александр еще не знает, что накануне в своей резиденции в Сен-Клу король подписал четыре указа, из которых два, по крайней мере, нарушают Конституционную Хартию[80]. Первый касается прессы, обвиненной в том, что она является «инструментом бунта и беспорядка». Ни одна газета не могла отныне выходить без специального разрешения, возобновляемого каждые три месяца. Нарушителей ждало «уничтожение» печатных станков и шрифтов. Вторым приказом распускалась Палата депутатов по причине ее происков, «вводящих в заблуждение и обманывающих избирателей». Третий вносил изменение в избирательное право. В голосовании отныне могли принимать участие лишь крупные землевладельцы, то есть примерно двадцать пять тысяч избирателей на всю Францию. Наконец, последний указ назначал новые выборы на сентябрь. Разумеется, Талейран поспешил предупредить об этом заранее своего друга Жакоба Ротшильда, чтобы тот перестал играть на Бирже на повышение. 26-го утром Александра разбудил Ашил Конт:
«— В «Moniteur» опубликованы указы… Вы не изменили своего решения уехать в Алжир?
Разумеется, остаюсь! Здесь будет гораздо интереснее, чем было бы там!
Затем я позвал слугу:
— Жозеф, — говорю я ему, — ступайте к моему оружейнику, принесите от него мою двустволку и двести пуль двадцатого калибра!»
Александр запирает оружие и боеприпасы в шкаф и уходит за новостями. В Париже спокойно. Белль не очень понимает, почему она должна распаковывать багаж. В Пале-Рояле невозможно поймать ни Орлеанского, ни Броваля, ни Удара, и Александр отправляется в «Cafe du Roi». Там журналисты монархического толка из «la Foudre», «Drapeau blan» и «Quotidienne» выражают свой бурный восторг по поводу указов. Только мудрый Лассань кажется озабоченным. Появляется Этьен Араго. Он приглашает Александра с собой в Институт (Французский Институт — объединение пяти академий. — Примеч. пер.), где его брат Франсуа должен произнести речь в честь своего сотрудника Френеля, создателя зеркал и формул, носящих его имя, при этом в жизни — убежденного легитимиста, в противоположность убеждениям Франсуа Араго, который в создавшейся политической ситуации отказывается произносить свою речь. Кювье и другие академики настаивают, и он в конце концов соглашается:
«— Ну что, будешь ты говорить? — спросил его Этьен.
— Да, но будь спокоен, — ответил он, — в конце моей речи, уверяю тебя, они убедятся, что было бы куда лучше, если бы я не говорил».
И Франсуа Араго бичует нарушение Конституционной Хартии. Кювье делает кислую мину, а Александр и подавляющее большинство публики горячо приветствуют ученого. Пользуясь своим посещением Института, Александр идет поздороваться со своей приятельницей Эммой Гюйе-Дефонтен, в доме которой он нашел столько же блестящих умов, сколько и у Нодье, и у Циммермана. От мужа Эммы, только что вернувшегося с Биржи, он узнает о царящей там панике, о том, что Талейран и Ротшильд вовремя сыграли на понижении и много выиграли. Ужинает Александр «У Вефура». В саду Пале-Рояля «молодые люди, взобравшись на стулья, громко читали вслух «Moniteur», но это подражание Камилю Демулену особого энтузиазма у публики не вызывало». От «Вефура» Александр отправляется в дом к Лёвенам, но Адольфа нет дома, он уехал к Лаффиту. Банкир, как и герцог Орлеанский, не подает никаких признаков жизни, предпочитая дать слово оппозиционной прессе. Само собой разумеется, что граф Лёвен пребывает на большом собрании в «Courrier francais», где журналисты горячо обсуждают манифест, напечатанный в «National», весьма осторожным, но безусловно преданным Орлеанскому Тьером: «Законный режим нарушен, начался режим силы. Правительство попрало законность и тем освободило нас от повиновения»[81]. Весть о том, что на первой стадии трибунал признал королевский указ незаконным, побудила сорок пять журналистов, представляющих двенадцать органов прессы, подписать манифест Тьера. Они разошлись, договорившись продолжать свои публикации даже и без разрешения. Но в действительности большинство издателей, опасаясь за свое имущество, отказалось присоединиться к движению. Александр снова заезжает к Белль и, не задержавшись у нее надолго, возвращается к себе, «дабы сохранить на следующий день полную свободу действий».
Во вторник 27-го напряжение нарастает. Типографские рабочие, осужденные на безработицу, выходят на демонстрацию с лозунгами «Да здравствует Хартия! Долой министров!» К ним присоединяются студенты и разгневанная толпа. Появляются первые баррикады. Войска разбирают их, не встречая до поры до времени вооруженного отпора. Всякий раз, когда он предчувствует важный поворот в своей жизни, Александр испытывает потребность повидаться с Мари-Луизой. Успокаивать ее бесполезно, поскольку она совершенно не в курсе политической ситуации, поэтому он просто целует ее, ласкает кота Мизуфа и уходит. Встреча с Полем Фуше, родственником Виктора Гюго, «близоруким и рассеянным молодым человеком <…>, постоянно наталкивающимся на прохожих, на каменные тумбы и на деревья, на которых он как будто ищет афиши театров, которые играют его произведения». И, конечно же, в данный момент Фуше необходим внимательный слушатель: он написал новую драму. Александру еле удалось сбежать от чтения при помощи проезжающего мимо фиакра. Он идет к полемисту Арману Каррелю и застает его спокойно обедающим. Александр убеждает Карреля, что надо идти на улицу. Каррель вооружается пистолетами. Александру же не кажется необходимым воспользоваться пистолетами Меннесона.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
