К моменту, когда Абаддон закончил говорить, я уже остановился. Я пристально смотрел на него, ненавидя за то, что он все видит с такой неудержимой легкостью. Меня уже ничего не удивляло, и я погружался в недоверие.
— Ты многое видишь, Эзекиль.
— Скажи мне, Хайон, что ты сделал с созданием, которое убило твою подопечную?
Эти воспоминания дались мне легко.
— Я ее разрушил. Я раздирал Заракинель на части, пока от нее не остались лишь отдельные нити эмоций и ощущений, и я швырнул эти пряди обратно в ветры варпа.
Ему хватило ума не спрашивать, убил ли я ее, поскольку никто не в силах уничтожить одну из Нерожденных, однако произведенное мной озлобленное изгнание было не просто жестоким пустяком. Чтобы вновь сплести свое тело в нечто, способное проявиться даже внутри Ока, у любимой шлюхи Младшего Бога ушли бы годы. Я не только изгнал ее, но и разрушил.
— Мы находились на борту упавшего мира-корабля, захваченного творениями младшего Бога. В тот день Нефертари расправилась с десятками из них, быть может, даже сотнями. Они возникали из стен, сделанных из пропитанной варпом кости, вопили голосами призраков и раздувались от камней душ поглощенных ими эльдар. Никто из них не мог убить ее, а каждая капля ее крови, которую им удавалось пролить, лишь заставляла их выть громче. Когда она пала, это произошло из-за меня. Она могла отразить коготь, опускавшийся на меня, или же защититься от того, который бы прикончил ее.
— Она предпочла спасти тебя.
Отвечая, я посмотрел ему в глаза.
— Честно? Я в этом не так уверен. Ты сражался против эльдар. Ты знаешь, как они двигаются, как дерутся со скоростью нашей мысли. Нефертари быстрее большинства из них, подобное известно об очень немногих из рожденных в Комморре эльдар. Инстинктивно она оборонялась от обоих. Она перехватила один из когтей существа и сломала его прежде, чем он успел ударить меня в грудь. Но второй пронзил ее вот здесь, — я постучал себя поверх сердца. — Как я говорил: туда и обратно, исполнено за секунду. Когда все кончилось, я заставил ее плоть срастись, восстановив все, что мог. По сравнению с этим было несложно вытянуть из ее разума воспоминания.
— Зачем лишать ее воспоминаний?
— Потому что все смертные тела функционируют в равной мере механически и за счет воли. Если она поймет, что ее поддерживают мои психические усилия, это может разрушить всю работу, проделанную внутри.
Похоже было, что Абаддону понравилась эта мысль, поскольку на его лице появилась задумчивая улыбка.
— Итак, если она поймет, что мертва, то умрет.
— Грубо и примитивно говоря.
К счастью, расспросы Абаддона близились к концу.
— Если я не ошибаюсь, Нефертари — это имя тизканского происхождения.
— Так и есть. Оно означает «прекрасная спутница».
Он усмехнулся.
— Хайон, ты и впрямь сентиментален.
— Нас делают воинами пыл и верность, а не оружие, — процитировал я ему старинную аксиому. Но между нами говоря, я гадал, правда ли он так считает. Был ли я сентиментален? Это имя выбрала Нефертари, а не я. Принятие такого имени было типичным проявлением ее холодного и самодовольного чувства юмора. Впрочем, для меня не имело значения, как ей хотелось именоваться.
— Как ее зовут на самом деле? — задал следующий вопрос Абаддон, и настал мой черед улыбнуться.
— А, так тебе не все известно? Думаю, я сохраню хотя бы одну тайну, Эзекиль.
— Очень хорошо. Скажи мне вот что, и я оставлю этот вопрос как есть — если ты в силах манипулировать организмами чужих подобным образом, то можешь ли сделать то же самое с воином из Легионов? Упростит ли задачу знакомство с их генетическими шаблонами?
Мы зашагали дальше во мрак, и я посмотрел на него. Он встретился со мной глазами, однако в его взгляде ничего не проявилось.
Я воздерживался от того, чтобы делать какие-либо предсказания касательно Фалька и его воинов. Из-за этого я вступил в их владения вслепую, не обремененный ожиданиями. Когда Абаддон поинтересовался у меня, получал ли я от них какие-нибудь известия, я был вынужден признать, что Фальк умолк несколько месяцев назад.
— Ты выбрал самое странное время для проявления уважения к чужому уединению, — не без раздражения заметил Абаддон. Он всегда преуспевал за счет того, что знал о тех, кто пребывал под его командованием, все до последней йоты.
В какой-то момент он спросил меня, пытался ли я изгнать Нерожденных, которые делили с воинами одну кожу.
— Я бы попытался, — сказал я, — если бы кто-то из них меня бы об этом попросил.
Абаддон кивнул.
— Я наблюдал издалека, как умирает мой Легион. Многие из них продали собственную плоть за обещанную силу. Хайон, о сопротивлении соблазну легко говорить. Сложнее сопротивляться, когда на тебя смотрят стволы сотни болтеров, и сделка с Нерожденными — твой единственный шанс выжить.
Пока он говорил о демонической одержимости, я не чувствовал в его тоне и мыслях никакого отвращения. Он понимал ее жертвенность, пусть даже сам предпочел устоять перед искушением. Имперскому уму может показаться странным слышать, как я говорю об одержимости демонами как о возвышении или достижении, хотя человеческий разум восстает против одной мысли об этом. Истина, как всегда, находится где-то посередине. Те, кому хватает силы покорить зверя внутри своего сердца, обретают пьянящую силу, неестественное чутье и восприятие, а также практически бессмертие. Многие молятся об этом, или же совершают самостоятельные путешествия в поисках достаточно разумного Нерожденного, желающего рискнуть осуществить подобное слияние. Редко все оказывается так просто, как погрузиться в примитивный варп и выйти на другой стороне более могучим.
Именно это больше всего заинтересовало меня в состоянии Фалька и заставило держаться на отдалении, пока он проходил Изменение. Оно казалось организованным, направленным понимающей рукой. Я не собирался ничего делать, пока не узнаю, что за фигуры находятся на доске. Кто является пешками и какова цель игроков?
За всем стоял Саргон. Теперь я был в этом уверен. Он помог воинам Фалька выбраться на их корабль лишь для того, чтобы бросить их, когда им сильнее всего требовалось, чтобы он провел их через шторм. Они окунулись в разрушительные, очищающие волны, в то время как он — нетронутый и неизменившийся — вернулся сюда, в Элевсинскую Завесу.
Мы миновали четырех моих рубрикаторов, которые стояли на страже у одного из основных транзитных путей, ведущих обратно к главных коридорам. Они подтвердили мой проход, не опуская болтеров. Брошенный на их оружие взгляд показал, что в последнее время они не стреляли. Если Фальк и его Дваждырожденные сородичи и пытались выбраться, пока я находился на борту «Мстительного духа», то они шли не этой дорогой.
Не потребовалось много времени, чтобы заметить оказываемое ими воздействие — присутствие Дваждырожденных искажало реальность. Старые металлические стены трескались от черных прожилок, а бронзовые лики Анамнезис преобразились в демонические морды и теперь напоминали женщин-горгулий и гротескные изображения. В воздухе носились непонятные перешептывания, а также булькающие звуки обжорливой трапезы. Я сделал вдох, и моим чувствам стало больно от насыщенного привкуса и острого запаха болотной воды. Дваждырожденные, которые содержались в этом районе, не загрязняли и не оскверняли окружающую среду. Мир вокруг них преображала лишь сила их мыслей и желаний.
За многие годы до того, в более невинную эпоху, подобные изменения навели бы меня на мысль о порче — об ухудшающих и уродующих переменах. Впрочем, когда-то я был чрезвычайно наивен. Прикосновение варпа бесчеловечно, но не является злым по природе. Оно, безусловно, злонамеренно, однако переделывает тех, кого ласкает, соответственно их собственным душам. Именно по этой причине столь многие в Девяти Легионах полагают себя благословленными Пантеоном, когда мутация пронизывает их физические тела. Эмоции поощряются, фанатизм вознаграждается, насилие и страсть считаются священными.
Варп никогда не делает своих избранных сыновей и дочерей бесполезными, но нельзя сказать, что смертные разумы желают всех его благословений и дорожат ими. То, что идет во благо злобному Пантеону, не всегда является тем, на что рассчитывали затронутые варпом души. Некоторые мутации — это улучшения и доработки. Некоторые кажутся более похожими на разрушение.
Вися здесь в цепях и говоря о далеком, я чувствую, как глаза инквизиторов с омерзением замечают мои мутации. Варп переделал меня в соответствии с моей ненавистью, моими желаниями, моей яростью и моими прегрешениями. Я уже тысячи лет не выгляжу настоящим человеком.
Но мне мало дела до того, каким я представляюсь человечеству. Даже когда я выглядел, как человек, я все же являлся стерильным орудием из плоти и керамита, возвышенным над людьми — таким же огромным и некрасивым для глаз смертных, как и любой другой воин Легионес Астартес. Быть может, имперцы и разбегаются от меня с воплями, будто от оказавшегося среди них чудовища, однако в Великом Оке тысячи тех, кто испытывает острую и безграничную зависть к форме, приданной мне варпом. Годы, которые я провел военачальником Черного Легиона, были далеко не милосердны.
