– Послушай, Генри, ты должен вернуться немедленно. Нет, я не могу сейчас объяснить почему. Просто возвращайся, Генри. Как можно скорее приезжай в мой офис. Не бери с собой Хейзел, ты понял? Приходи один.
– Подожди, Ронни. – Рональд услышал, как он с кем-то говорит, потом Генри опять сказал в трубку: – Лады. Через час будем в воздухе. Но время перелета – больше семи часов. Будем в Хьюстоне очень поздно.
– Неважно. Как бы поздно вы ни прилетели, сразу поезжай в мой офис, Генри. Я буду ждать. Кто-нибудь внизу впустит тебя в здание.
– Позвоню, как только приземлимся, – заверил Генри.
Бронзо Барнс, в шоферской форме ждал Генри у ворот быстрого выхода аэропорта Хьюстон, для особо важных персон. Генри и Хейзел вышли.
– Добро пожаловать домой, сэр, мадам. Мы скучали без вас.
– Здравствуй, Бронзо.
Генри пожал ему руку. Мистер Бэннок настоящий джентльмен. Даже к наемным работникам относится с уважением. Но его пожатие уже не такое крепкое, как раньше. Бронзо повернулся к Хейзел и во время краткого рукопожатия молча задал вопрос: слегка наклонил крупную черную голову набок и приподнял брови. Он опасался в присутствии отца упоминать о пропавших девушках.
Саша и Брайони пропали почти год назад. И оставили по себе только печаль и отчаяние. Возможно, хуже всего была неопределенность, месяц за месяцем тоскливого ожидания и неуверенности.
Генри Бэннок страдал куда больше остальных. Его сильное лицо словно распадалось. Глаза больше не искали новых горизонтов, которые можно было бы завоевать, они потускнели, взгляд обратился внутрь. Плечи обвисли, спина согнулась. Ходил он как старик, шаркая ногами, опираясь на руку Хейзел. Но сейчас собрался с силами и устало улыбнулся Бронзо.
– Тонкость никогда не была в числе твоих достоинств, Бронзо Барнс. Ответ «нет». Мы ничего не узнали о девочках.
Бронзо поморщился. Он почти тридцать лет работал на Бэннока. И ему следовало помнить, что у того глаза на затылке.
– Простите, мистер Бэннок, сэр.
Генри с намеком на былую энергию потрепал его по плечу.
– Мы все должны держаться, дружище. Теперь отвези меня в офис мистера Бантера. После этого доставишь домой миссис Бэннок. Потом возвращайся в город и жди меня. Не знаю, на сколько я задержусь.
На заднем сиденье «кадиллака» Хейзел прижалась к мужу и взяла его за руку.
– Если ты передумал, Генри, я пойду с тобой и послушаю, что скажет Ронни.
– Кайла четыре дня не видела маму. Езжай домой.
– В моей жизни на первом месте ты, Генри Бэннок. Кайла на втором.
Генри повернул голову и посмотрел ей в глаза.
– Ты хорошая женщина. Лучшая из тех, кого я знаю. Без тебя будет тоскливо.
– Почему ты это сказал?
Она с тревогой посмотрела на мужа.
– Сам не знаю. Просто вырвалось.
– Ты ведь не собираешься наделать глупостей?
– Нет, обещаю.
– Думаешь, у Ронни дурные новости?
– Да. Я знаю, что у Ронни Бантера для меня дурные новости.
Хейзел проводила его от машины к входной двери высокого здания, где размещалась юридическая фирма «Бантер и Теобальд, инк.»
За двустворчатой стеклянной дверью в просторном вестибюле сидела в кожаном кресле Джо Стенли, новая помощница Ронни, и читала глянцевый женский журнал. Подняв голову, она увидела их на тротуаре, отложила журнал и пошла им навстречу. Когда она остановилась, отпирая дверь, Хейзел повернулась и обняла Генри.
– Запомни, что я скажу тебе, муж! – тихо проговорила она. – Мне никогда не будет без тебя тоскливо, потому что я всегда буду рядом с тобой.
Она привстала на цыпочки, поцеловала Бэннока в губы, развернулась и пошла к машине. Бронзо уже распахнул для нее дверцу.
Генри посмотрел, как они уезжают, потом через дверь, которую открыла ему Джо Стенли, прошел в вестибюль.
– Простите, что заставил вас так задержаться на работе, Джо.
– Ничего страшного, сэр. У меня нет причин торопиться домой.
– Ронни еще здесь?
– Ждет вас на десятом этаже в главном конференц-зале. Я покажу дорогу, мистер Бэннок.
– Дорогу я знаю лучше вас, Джо Стенли. Я бывал здесь еще до вашего рождения. Идите домой, будьте паинькой.
Он улыбнулся ей, но Джо видела, что улыбка у него принужденная, а глаза усталые.
Когда дверь лифта открылась на десятом этаже, Генри увидел, что Ронни ждет на площадке.
– Прости, что пришлось пройти через всю эту дурацкую болтовню… – начал он, но Генри оборвал его:
– Хватит болтать, Ронни. Выкладывай. Нашли Брайони?
– Все значительно сложнее, Генри.
Он взял Генри за руку.
Генри вырвался.
– Послушай, Ронни, я еще могу ходить сам.
Он расправил плечи, выпрямился во весь рост и прошел в конференц-зал. Занял свое привычное место в конце длинного стола и посмотрел на Ронни.
– Слушаю, – сказал он.
Ронни сел за стол напротив него.
– Я получил видеокассету, – сказал он.
– От кого?
– Не знаю. Пока мы с Дженни в воскресенье слушали оперу, кто-то оставил ее на водительском сиденье моего «порше».
– Ты ее просмотрел? – спросил Генри. – Что там?
– Не могу описать. Ничего более отвратительного и страшного нельзя себе представить. Только очень больной, извращенный ум мог придумать такое. Поэтому я попросил тебя не приводить Хейзел.
– Это связано с моими девочками?
– Да. Теперь, когда я тебя предупредил, ты по-прежнему хочешь это просмотреть?
– Если это касается моих девочек, разве у меня есть выбор? Показывай, Ронни. Перестань болтать и действуй.
Ронни протянул руку к панели управления на столе перед собой, свет в зале потускнел, и с потолка спустился серебристый экран, закрывший дальнюю стену. Генри повернулся в кресле лицом к экрану.
– Соберись с силами, старина, – сочувственно сказал Ронни и нажал кнопку «воспроизведение».
Зал заполнили звуки скрипки – вальс Штрауса; экран осветился, на нем появился мужчина атлетического сложения, играющий с маленькой девочкой на лужайке перед великолепным особняком. Из глубины кадра на них ласково смотрела красивая молодая женщина.
Генри выпрямился в кресле.
– Какого дьявола! Это же из моего домашнего фильма. Мы с Марлен и Сашей, когда она была еще маленькой.
Изображение поблекло и сменилось картиной величественного летнего неба с кучевыми облаками. Поверх появилась надпись золотыми буквами:
Высшая радость лишь дрожанием листа отделена от глубин отчаяния…
Картину неба сменила ночная сцена у плавательного бассейна, окруженного тенистыми пальмами. Три человека в масках держали Марлен в воде. Подводное освещение подчеркивало все безжалостные подробности. Марлен была обнажена, и на глазах у Генри ее утопили, садистски растягивая казнь.
Камера повернулась к Брайони, которая, тоже обнаженная, стояла на коленях на краю бассейна и умоляла пощадить мать. Она хватала за ноги другого убийцу в черном. Саша лежала на краю бассейна, свернувшись клубком, и билась головой о мраморные плиты с такой силой, что лилась кровь.
– Иисусе, да святится имя Твое, не допусти, – прошептал Генри охрипшим от боли голосом.
Но ужасы множились, и Генри застыл – неподвижный, словно бронзовая статуя. Он не мог оторвать глаз от экрана, где за избиением следовало надругательство, где его девочкам насильно вводили наркотики, где похотливые бандиты держали их, чтобы на них ложились другие бандиты, еще более похотливые.
Был записан и звукоряд: тупое проникновение в плоть, сальные возгласы палачей и болезненные стоны и всхлипы девушек, – звуки, почти такие же ужасные, как изображение.
В самом конце, когда его любимица Брайони лежала в грязном хлеву, и свиньи рвали ее в кровавые клочья, Генри с трудом поднялся из-за длинного стола.
На экране Брайони подняла голову и посмотрела прямо на него.
– Папочка! – закричала она.
Генри в умоляюще поднял правую руку, словно просил прощения, что не был рядом с ней в минуту смертной муки.
– Брайони! – ответил Генри криком на ее крик; в его вопле звучала невероятная душевная боль.
Потом он начал падать, как гигантская секвойя, вначале медленно, потом все быстрее, пока не рухнул ничком на длинный стол и не затих.
* * *
Было уже за полночь, но Хейзел просила Куки подогревать ужин для Генри. Вечер был теплый, небо звездное. Хейзел ждала мужа на террасе.
Она выбрала вечернее платье под цвет ее глаз, без рукавов. Платье не скрывало ни спину, ни грудь и демонстрировало изящные мускулистые руки. Хейзел знала, что платье понравится Генри. После рождения Кайлы она была очень строга к себе и оставалась такой же стройной и красивой, как когда познакомилась с ним.
Ей не сиделось на месте. С грацией пантеры она нетерпеливо расхаживала по террасе, отпивая по глотку «пюйи-фюиссе»[30], которое позволяла себе по вечерам, и негромко подпевая мелодии, лившейся из невидимого источника. Она задумалась, не позвонить ли Генри, не проверить ли, все ли в порядке, но потом покачала головой. Генри не любил, когда ему мешали заниматься делами.
