Вообще-то Декстер не очень страдал, он еще больше раздувался. Когда я намекнула ему, что Гвидо был ревнив как ребенок и это еще одна причина, почему не стоит покусывать мою шею, он тупо уставился на меня:
— Что?
— Да так. Ничего, — вздохнула я. Декстеру действительно не хватало карт в колоде.
Доктор Ла Бруна, по сценарию, должен был забрать меня в зале пиццерии.
Карлос велел мне вскочить с места, страстно обнять его и обменяться несколькими словами по итальянски. Потом, после стремительного знакомства с родными, мы должны были, взявшись за руки, выскочить из пиццерии. Декстер не должен был усаживаться за стол — настолько нам не терпелось остаться одним.
Во время нашей последней репетиции Декстер начал входить в роль. Возможно, я тоже. Он начал обращаться со мной как с женой. Он приказывал мне, напоминал реплики и многочисленные инструкции Карлоса, настаивал, чтобы я поступала согласно его интерпретации. Он раздражал понастоящему. Что этот сопливый щенок себе воображает, понукая меня? Я огрызнулась на доктора Ла Бруна, и перед встречей в пиццерии мы ненадолго расстались.
За обедом я, дико нервничая, ковырялась в пицце. Мне было известно, чем могло все закончиться: если я потерплю неудачу, меня опять выгонят. Я чувствовала себя виноватой в том, что лгу своим родным, семье брата, но ведь это была магия. Конечно, я взволнованно рассказывала им о Пьеро и даже призналась матери, что ненадолго съездила к нему в Рим, чтобы встретиться с его родителями.
Я сидела как на иголках, ожидая свою «единственную любовь».
Пьеро появился вовремя, от него несло дешевым одеколоном. Я чуть не поперхнулась. Однако взяла себя в руки и бросилась в его объятья. Мы поцеловались настолько страстно, насколько позволяли приличия. Боб сказал мне потом, что мы «выглядели так, как будто не могли дождаться, когда можно будет скрыться в ближайшей спальне».
Пьеро говорил с моим братом и племянниками по-французски, задавая приличествующие ситуации вопросы о Провансе. Его манеры были превосходны, и он очаровал мою мать своим кипучим энтузиазмом. Если бы не одеколон, думаю, он был бы подходящим женихом. Олицетворяя собой «прекрасную юную любовь», мы бросились к дверям, держась за руки, в точности соблюдая инструкции.
На улице моросил дождь. Счастливые, мы с Декстером танцевали под дождем, обнимаясь и ликуя:
«У нас получилось! Мы сделали это!» Он подхватил меня и, смеясь, закружил. Мы исполнили роли в «магическом театре реальности» Карлоса Кастанеды! Мы вошли в книги великого человека!
Я позвонила Карлосу сразу после того как переоделась — моя одежда ужасно провоняла. Он был в восторге и с нетерпением слушал рассказ о реакции моей матери. Как я вскоре выяснила, Декстер снискал ее абсолютное расположение. Она была в восторге от перспективы заполучить такого зятя, успела сообщить об этом своим друзьям и спрашивала меня, назначили ли мы день свадьбы.
Следующим вечером я пошла на занятия взволнованная, с чувством какого-то освобождения. Группа посматривала на лестницу, ожидая окончания занятий йогой. Мы стояли рядом с Декстером и улыбались так, как будто готовились к съемке. Вошел Карлос, которого привезла Астрид (он больше не мог водить машину, потому что ухудшилось зрение), и обернулся ко мне:
— Задница! Дерьмо! Babosa! Ты что?! Возомнила, что вы поженились? Ты поверила этому! Ты думаешь, Декстер — твой мужчина? Carajo! Pendeja! Шлюха…
Он брезгливо отвернулся. Астрид печально посмотрела на меня — все начиналось сначала. Я пошла к своему привычному месту в конце класса, желая, чтобы оно было как можно дальше, там, где я могла бы спрятаться. Декстер все еще улыбался — это я провалила спектакль. Но почему я должна брать всю вину на себя?
Меня не вышвырнули, но Карлос все равно избегал встречаться со мной и высмеивал меня. Теперь, как он сказал, я должна буду закончить пьесу, иначе я «разрушу все». Эпизод с доктором Ла Бруна закончен, и у меня появились оправдания моего отсутствия на семейном празднике. Я спросила Карлоса, что, по его мнению, я должна сказать матери?
И тогда он выкинул один из самых жестоких за все время нашего знакомства трюков. Он обратил против меня извращенные сексуальные отношения моей матери с доктором. Возможно, это было «испытанием», но оно отдавало садизмом.
Карлос предложил:
— Расскажи ей, что ты поехала с ним в Италию и там поняла: он использовал тебя ради денег. Он — паршивый альфонс, мужик, который не может даже заплатить за свою выпивку! А самое поганое — ему нужно отсасывать шесть раз в день! Позвони ей! Расскажи ей! Это то, что ты должна сделать!
Я отошла от телефона и заплакала. Потом позвонила Дафне и Ридли, двум членам группы, которым доверяла, чтобы обсудить, как все это сделать. Они помогли мне отрепетировать, подсказав подходящие слова, и я позвонила матери. Мог ли Карлос каким-то образом читать мои мысли, или, может быть, Дух наблюдал за мной, но я сказала матери, что семья Ла Бруна хоть и была аристократической, но без гроша, и что в действительности Пьеро не хочет работать, значит я застряну за океаном, как «итальянская жена», занимаясь бесконечной стиркой. Потом я подробно рассказала о наших сексуальных проблемах.
Мать это совершенно не задело. «Мужчины! — воскликнула она. — Иногда они бывают такими эгоистами! Ладно, один уйдет, другой придет! В море рыбы не счесть. Мне жаль, девочка моя, но я довольна, что ты все выяснила сразу!»
Хронически безразличная к потрясениям, которые касались сексуальных вопросов, моя мать помешала плану Карлоса вывести ее из равновесия. По мере того как его болезнь все более и более прогрессировала, заговоры Карлоса по разрушению отношений его учеников с их семьями становились все более и более извращенными; но он не учел экстраординарности моей матери. Он был весьма разочарован, когда я сказала ему, что все прошло безболезненно.
глава 25
ЖИР И ПЛОТЬ
Ужасные опыты заставляют задуматься, не является ли тот, кто проделывает их, сам чем-то ужасающим.
Фридрих Ницше «Человеческое, слишком человеческое»
Никакой рассказ о жизни с Карлосом Кастанедой не был бы полным без обращения к вопросу о телесной полноте.
Карлос был помешан на жире: своем собственном, своих учеников, на жире целого мира вообще. Он писал об этом в своих книгах, он говорил об этом на лекциях и в интервью, он ежедневно донимал придирками самых близких своих людей, если они не соответствовали его физическим стандартам.
Жир плоти не был «магическим».
