на другую папку и сообщил:
— Здесь внутри лежат выписки из личного дела майора КГБ в отставке Дмитрия Ивановича Рыкова. Их сделали по моей просьбе очень компетентные сотрудники. Я внимательно с этими выписками ознакомился. Так же, как и с запиской своей дочери. Сделал на основании прочитанного материала выводы. Так вот, Рыков…
Виталий Максимович чуть склонился над столешницей, посмотрел на мою переносицу и спросил:
— … Кто ты вообще такой?
Глава 23
Штора на окне едва заметно покачивалась. Стекло в окне кухни ещё не превратилось в зеркало. За ним пока виднелась покрытая кровельным железом крыша соседнего здания и торчавшие на ней (подобно иглам дикобраза) телевизионные антенны. Видел я за окном и подкрашенное в красные цвета заката небо. Отметил, что голоса птиц на улице раздавались всё реже.
— Расскажи мне о себе, Рыков, — велел Корецкий. — Кто ты? Откуда? Как познакомился с моей дочерью?
Я пожал плечами.
Ответил:
— Виталий Максимович, все мои рассказы уже зафиксированы в Сашиной записке. Повторять их — только тратить ваше время.
— Время у меня есть, Рыков, не беспокойся. Раз уж я сижу здесь, рядом с тобой — значит, я готов его на тебя потратить.
Ровно двенадцать секунд мы с Корецким бодались взглядами (эти секунды отсчитало моё сердце). Наблюдал я и за тем, как блестели седые волосы в причёске генерал-майора, как над его головой по воздуху проплывал серый табачный дым. Тёплая чашка с чаем согревала мою ладонь. Корецкий снова хмыкнул, откинулся на спинку стула. Поправил на переносице очки.
— Кстати, о Сашкиных записях… — сказал он.
Виталий Максимович резко повернулся к окну — я сделал глоток из чашки. Сашин отец взял с подоконника и положил перед собой на стол третью папку, наполовину накрыл ею первую и вторую. Я прикинул: в этой папке было поменьше бумаг, чем в той, где лежали выписки из Димкиного дела. Но выглядела она объемнее той, где находилась Сашина аналитическая записка.
— Я провёл расследование, — сказал Корецкий. — Неофициальное, разумеется.
Он похлопал по папке ладонью, сообщил:
— Вот здесь лежат документы, отчёты и фотоматериалы, собранные моими сотрудниками, проверившими Сашкины рассказы. Здесь много интересного. Некоторые моменты я пока не изучил, а лишь бегло просмотрел. Но уже вижу: косвенно все они подтверждают те выводы, которые сделала Саша. Многие Сашкины догадки мои люди подкрепили доказательствами.
Виталий Максимович взял в руку пачку сигарет «Союз Аполлон», но тут же брезгливо скривил губы и уронил пачку на стол. Я заглянул в пепельницу и подсчитал, что там лежали девять сигаретных фильтров — почти половина пачки. Корецкий взял свою чашку с остывшим чаем и залпом опустошил её, словно выпил сто граммов водки. Он снова поправил на лице очки.
— В этой папке лежат копии материалов из уголовного дела, которое завели по факту убийства Романа Курочкина. Этого Курочкина Саша в своей записке назвала Ленинградским людоедом. Есть здесь и копия отчёта о расследовании исчезновения в посёлке Ларионовка двух детей летом прошлого года. Бердникова, школьного учителя, к слову, пока не нашли.
Корецкий снова похлопал ладонью по папке.
— У Леонида Васильевича Меньшикова, доктора из Москвы, четырнадцатого июля этого года родился сын. Четыре килограмма, сто грамм. Назвали Виктором. С ребёнком и с его матерью всё нормально. Доктор Меньшиков по-прежнему ездит на работу в своей белой «пятёрке». Павел и Иннокентий Битковы признали, что готовили ограбление журналистки Лебедевой.
Виталий Максимович покачал головой.
— Они выразили желание стать осведомителями КГБ и спасать Родину от преступников и шпионов. Вот только младший Битков, который Павел, потребовал за спасение Родины нехилую зарплату. Такую не получаю даже я. Идиоты, одним словом. Не удивительно, что они согласились на авантюру этого уголовника Серого. В редакции газеты, где работает Саша, сменился главный редактор.
Корецкий говорил и смотрел мне в глаза — он будто бы считывал в них мои эмоции.
— Рыков, моя дочь сказала: ты хороший человек, — заявил Виталий Максимович. — Вот только по моим данным, ты уже не первый год подрабатываешь наёмным убийцей. Причём, заработал себе неплохую репутацию в криминальных кругах. Мне сообщили, что с начала этого года ты выполнил для бандитов два заказа. А ведь ты офицер, мой бывший коллега. Как же так?
Он покачал головой, спросил:
— Или ты не только бандит, но и предатель? Рыков, откуда у тебя эта фотография?
Корецкий ткнул пальцем в лежавший на столе конверт (с фотографией желтозубого мужчины).
— Зачем она тебе? — сказал он. — Какие у тебя дела с этим человеком?
Я пожал плечами, почесал шрам на руке.
Ответил:
— Никаких. Фотографию я нашёл на столе у себя в квартире. Понятия не имею, как она там оказалась.
Виталий Максимович наклонился к столу — стёкла его очков блеснули.
— Это уже не шутки, Рыков, — сказал Сашин отец. — Я знаю, кто этот человек. Это Антанас Арайс, журналист из Риги. Ещё семь лет назад его завербовало ЦРУ. Он находится в нашей разработке. Зачем он приехал в Ленинград? Какие у тебя с ним дела, Рыков? Ты понимаешь, что это уже не простой криминал? Тут совсем другая тема. Дима, это измена Родине!
Последнюю фразу Корецкий произнёс громко, едва ли её не прокричал.
— Шутки закончились, Дима, — сказал он. — Это ты моей дочери рассказывай про перемещение душ и про путешествия во времени. Саша женщина впечатлительная… временами. Да и ты ей понравился. Она тебе поверила. Но я-то тебя, Дима, давно знаю. Прекрасно представляю, на что ты способен. Так что не ломай комедию, Рыков. Объясни мне, наконец, что за игру ты затеял.
Корецкий нахмурил седые брови.
Я покачал головой.
— Виталий Максимович, вы утратили хватку. Генеральские погоны, как вижу, расслабляют. С измены Родине следовало начать наш разговор. Покричать, постучать кулаком по столу. А не планировать рождение внука и свадьбу дочери. Лучше расскажите, почему у меня дома появилась эта фотография. Я же видел: вас она не удивила. Это новый заказ? От кого?
Корецкий снял очки, положил их на папку с отчётами. Потёр глаза. Взглянул на меня.
— Дмитрий, я всё же надеялся: у нас состоится откровенный разговор, — сказал он.
— Я тоже на это надеюсь, Виталий Максимович.
Сашин отец откинулся на спинку стула, взял сигарету, закурил.
— Значит, ты придерживаешься прежней фантастической версии? — спросил он. — Или изображаешь потерю памяти?
