Третий номер. Света проходит рядом со мной, я невольно говорю вслух:
- Счастливо...
- Плохая примета. - Света улыбнулась.
"Ни леса, ни моря... Ты со мной, мое поле, студит ветер висок..."
Песня и гитара стали вдруг неуместны, я почувствовал, как грубо нарушают они торжественность минуты.
Лыжница наклонилась над стартовой планкой. Лица не видно, под горнолыжными очками только рот, губы, из-под шлема россыпью волосы на плечах...
Талий кончил петь, кому-то дает указания. Я подхожу к нему.
- Талий, что скажешь о Свете?
- Хорошая девочка. Здорово ходит. Исключительно! Это у нее от бога. Но тяжело ей.
- Почему?
- Спорт такой. Здесь не отдохнешь.
Он вдруг толкнулся палками, выехал вперед и кому-то дает последние советы.
Минут через пятнадцать с финиша сообщили: "Лучшее время у Турундаевской. Исакова с трассы сошла..."
Упала?! Проехала мимо ворот? Врезалась в лес?..
- Молодец, Турундаевская, - говорит Талий, - вот о ком надо написать!
- Талий, что случилось с Исаковой?
- Сейчас узнаем, - говорит Талий, - поехали.
Минутный промежуток между стартами. Он бросается по трассе вниз и машет мне рукой: "Поехали!" Я следую за ним и внутренне содрогаюсь от совершаемого мной кощунства. Выхожу на пологую диагональ, начинаю тормозить и, соскочив с трассы, гашу скорость, уезжаю вверх, останавливаюсь. Талий тоже съехал с трассы метрах в ста ниже, мы стоим и ждем, пока проедет очередная лыжница.
Вот она уже видна, приближается, вырастает. Привычно видеть такую скорость лишь у машин, у неживых предметов. Лыжница проносится рядом со мной и вдруг качнулась на бугре, вскинула руки, вскрикнула растерянно-резко, но устояла. В конце диагонали повернула вниз, в ворота, - движением усталым, неизящным и очень женским.
Талий крикнул что-то мне и поехал по трассе дальше. Но я не решился следовать за ним и медленно стал спускаться по глубокому снегу рядом.
Она стояла за "Финишем" в группе мальчишек, и они весело кричали ей: "Света, покажи язык!" Она улыбалась и плотнее сжимала губы. На них тонкие полоски запекшейся крови (падая на трассе, она прикусила язык). Она сама окликнула меня:
- Вот видите, плохая примета.
- Ты сильно упала?..
- Нет, - мотнула головой, говорит с трудом, - никогда теперь не буду кричать падая.
Света проводит рукой по лицу и грустно говорит:
- Что буду делать, если на обед не будет манной каши? Она сняла шлем, опять провела рукой по щеке и уже тихо, мне:
- Лицо болит, зуб, кажется, выбила... - Отвернулась.
В малиновом санитарном рафике мы едем домой, в гостиницу. За окном сквозь сосны мигает солнце. В открытое окно хлещет прохладный, мягкий и в то же время резкий от запаха снега и леса ветер, который бывает весной лишь в жаркий полдень в горах, на высоте двух тысяч метров.
- Света, вы любите кататься на лыжах? Просто так, без всяких тренировок.
- Да! Это бывает чудесно! Лыжи - это стихия!
И я вспомнил слова австрийского знатока гор и горнолыжника Здарского: "Белая стихия снега"... И опять вспомнился фильм французского режиссера Марселя Ишака, его заключительные кадры.
...Окончены соревнования. Горы, солнце, снег. Широкими виражами, гирляндами по всей горе под музыку едут лыжники. Из-за бугра вылетает парень, высоко подпрыгивает вверх и, игриво разведя в полете лыжи, пролетает над киноаппаратом с экрана в зал. За ним второй точно повторяет полет первого, третий - у третьего солнечный зайчик вспыхивает на полированной поверхности лыж. Четвертый, пятый...
Взлетают парни из-за бугра, за которым - синее небо.
Весной на зимнем курорте
Из зала на голубой ковер фойе. Из фойе вниз по лестнице навстречу стеклянной стене, взвешенной в столпотворении света. За ней по лазурному картону точно росчерком ножа - горы, свободными штрихами - сосны, дорожки, разметенные от снега, и на асфальте кое-где тает. Поворот направо, еще ступеньки, каменный пол холла...
В холле Наташа. Она ждет меня. Идет навстречу. Одета как всегда утром. Всегда?
Да, вот уже три дня. Тогда были темный вечер и толкотня. Играла музыка - никто не танцевал. Все говорили, как солнце утром обмануло, а наверху туман и ветер, и поземка, то черная, то с проблесками в пыль, в алмазную или в жемчужную, если хотите, но все одно колючую - не продохнешь.
После ужина в теплом холле только и слышался разговор: "Мы по "Доллару" вниз, а ветер стеной". - "А мы по "Солнечной мульде" - прямо влево, на скалы несет... А под канаткой и не видно ничего, по номерам на опорах ориентировались". - "А как встретились с тобой, помнишь? Лежу, ни зги, шумит, а сверху голос, а я тебя не вижу - потерял где верх, где низ..."
"Можно мне перейти в вашу группу? Мне нравится, я видела, как вы занимаетесь. Меня зовут Наташа", - говорила мне та девушка, на которую я уже неделю смотрел. "Ну нет, зачем же, вы в хорошей группе (не знал и не знаю в какой), пусть все останется на своих местах: на ваших занятиях и на моей работе. Приходите вечером, квартира 13, первый этаж, домик, где турбазовский детский сад". Не пришла. Я сам утром ее нашел. В общем-то, случайно. Мог не найти. Так, может быть, было бы лучше? Нет, почему же лучше? Эти три дня были так свежи. Может быть, это просто первые три дня, а сегодня четвертый. Уф, страшно подумать, но, может быть, когда-нибудь об этих трех днях мы будем с ней вспоминать, как о наших трех далеких днях.
- Не судьба, Наташа. К автобусу прибегу.
А день тот начинался так.
В 7.15 я честно вышел на зарядку, хотя был уверен, что мои проспят. Но увидел их в полном составе, и сразу стало подозрительно.
Володя-староста начинает:
- Привет, начальник, как спалось, вид у тебя хороший. Толик-Вертолетчик ему в тон:
- Вчера так хорошо начал у нас получаться "авальман" - научил ты все-таки нас.
Ни черта у них не начало получаться, но я уже понял, куда они клонят. А староста все интересуется, как я спал. В Терсколе разве спят? В Терсколе дремлют урывками в креслах подъемников, в кинозале, на лекциях и в другие пропащие мгновения жизни.
- Хорошо. Понял. Вы хотите сделать выходной завтра, когда профилактика на канатной дороге?
- Точно! Ну да! Конечно!
- Но у нас по графику именно сегодня, на седьмой день, выходной. Сколько бы я ни просил, мне не разрешат. (Я точно знал, что, сколько бы ни просил - не разрешат.)
- Знаешь, - говорит Толик-Вортолетчик, - ты отзовись: "Третий Чегет". А заметят, ну, что поделаешь. Хорошо?
И я сдуру пообещал.
Завтрак я проглотил наспех - полковник выучил нас по утрам быстро управляться с едой. Опять опаздывал. Когда подходил к дверям, как раз услышал, что Муса выкрикнул мою фамилию, но я открыл дверь, а он уже называл другую.
Инструкторы - в рядах; полковник, начальник армейской турбазы, старший инструктор Валера, его заместитель Муса - за столом. Рабочий день идет уже целые две минуты, - и полковник сейчас мне об этом напомнит. Но нет, я успел затеряться в рядах.
