— Какая нынче молодежь пошла! Затейники! В наше время валентинки дарили, а теперь — нож под ребро.
Чес вспыхнула, вырвала у Маэды банку пива и с деланным интересом пристала к Белоглазому, который увлеченно курил траву из огромного бонга.
— Вы с Чес молодцы, здорово сработали. — Дед бухнулся на диван, став органичным продолжением пледа. — Текилы?
В его руках блеснула граненая бутылка. Разумеется, без стакана. Зачем панкам стаканы? Расположившись на диване, Эдриан приложился к бутылке.
— Не могу взять в толк, как ты уговорил эти турели?
— Я учился в военке, а потом еще воевал…
Он осекся. Наверное, было бы неосмотрительно болтать о войне с Йорком в самом Йорке. Кто знает, как это воспримут местные, еще и на дурную голову.
— О, так ты воевал? — заинтересовался Дед. — А чего тогда в Бюро подался?
— Досрочно отправили на пенсию, по ранению…
Горечь текилы, сладость благовоний, трепетание музыки. Дед только посмеялся, а потом Эдриана обступили Маэда и Крис.
— А где ты воевал?
— Хочешь дунуть? Или сразу сахарку нюхнуть?
— Слышь, что значит твоя рубашка в клетку?
— Да завали, Маэда! Я человеку предлагаю кайф.
Белоглазый блондин выставил перед Квинтом целый набор разноцветных пакетиков. Кокаин, кислота, трава. Эдриан покачал голова:
— Я не употребляю. Мне достаточно этого. — Он с улыбкой покачал бутылкой.
Крис и Маэда переглянулись
— А как же это… как его… Озарение!
Белоглазый смешно изобразил восторг. Он напоминал Квинту Хоурна, только тот дурачился напоказ, а этот, похоже, был дурачком по жизни.
— Когда мне нужно озарение, я ем сычуаньский суп.
Переглянувшись, Маэда и Крис прыснули пьяным смехом. Чес перегнулась через плечо Белоглазого, схватила горсть разноцветных таблеток и сунула в рот.
— Не обращайте внимания! Папочка у нас жуткий зануда!
Эдриан шутливо погрозил ей пальцем, а она нагло показала ему язык, который окрасился в ярко-розовый и синий. Дед посмеялся, затянувшись из бонга.
— Слушай, не-агент, это ж не Союз, здесь можно. Можно все.
Это прозвучало одновременно зловеще и маняще, перед глазами вспыхнула и пронеслась череда картин. Шлюха в прозрачном латексе, его кровь, текущая по ключицам Чес. Эдриан тряхнул головой, прогоняя навязчивые мысли.
— Ты толковый мужик, Квинт, — сказал Дед после очередной затяжки. — Башка варит, много умеешь. Мы тут покумекали. Давай к нам? Станешь частью семьи.
Чес издала визг восторга и с разбегу запрыгнула на спинку дивана, как раз над головой Эдриана.
— Класс! Эдди, ты теперь в «Тайгасу»! Ведь так?
Квинт поднял на нее взгляд. Он надеялся на взаимовыгодные отношения с панками, но совсем не ожидал, то они решат принять его в свою маленькую шайку. Как они это назвали? Семья. От этого слова сводило скулы. Его семьей была команда, но теперь это в прошлом, ничего не вернуть назад. Он грустно улыбнулся Деду, ощущая, как он сканирует его, словно рентген.
— Я в деле, парни.
Вот так он мгновенно рухнул на самое дно. Добровольно.
Панки разразились смехом и улюлюканьем. Вдруг достали бутылки и, что странно, толстостенные бокалы для виски.
— За это надо выпить!
Эдриан не досчитался своего бокала и хотел было чокнуться бутылкой текилы, как Дед протянул ему до краев наполненную стопку:
— Квинт! Лучшее наше пойло. Такого не найти больше нигде в Подземье!
В рюмке была прозрачная жидкость. Текила? Джин? Водка? Эдриан аккуратно принял стопку.
— Ну что? За обретение семьи! До дна! — объявил Дед.
— Чин-чин!
Квинт опрокинул в себя стопку, скривился. Пойло отдавалось невыносимой горечью. Ничего себе, лучшее из лучшего.
— Ну и говно же… — пробормотал он и осекся — его голос звучал приглушенно и словно издалека.
Он откинулся на спинку дивана, потер глаза, пытаясь стереть с них вращающиеся цветные пятна, но вместо этого окончательного поплыл. Последнее что он увидел — ухмыляющееся лицо Деда и голос Чес:
— Ты че ему дал?
* * *
Он пришел в себя под низким багровым небом. Повсюду, куда хватало глаз, высились руины старого мира. Ржавые стальные конструкции, словно покрытые пленкой подсыхающей крови, покосившиеся бетонные моноблоки с зияющими дырами оконных проемов. По левую руку от него простирались горы бетона, а по правую плескалось кровавое море. Стояла дикая тишина, нарушаемая только умиротворяющим шорохом ядовитой воды. Воздух пах свежестью елового леса, но он знал — в этом мире все отравлено. Он посмотрел на себя, свое обнаженное тело, словно в первый раз, пытаясь по крупицам воссоздать память о себе. Он… Он… Кто он?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он медленно пошел вперед прямо по кромке воды, по пляжу, где стекло и пластик спаялись какой-то невидимой силой в бугристое лоснящееся целое.
— Иди и смотри!
Он обернулся на голос и увидел висящего в воздухе старика в старинном хитоне. Внимательные голубые глаза пронзали его насквозь. Вокруг его ладони, переливаясь, летало семь крошечных огоньков.
— Не бойся, — громогласно объявил старик. — Я есмь Первый и последний, и живой, и мертвый. У меня ключи ада и смерти.
Перехватило дыхание, когда старик вынул из своего рта огромный меч, покрытый разводами крови, и протянул ему.
— Возьми мир с земли.
Стоило ему коснуться рукояти, как и меч, и старик, растворились в порыве ветра, а небо расчертили медленно падающие метеоры, разрывая всклокоченные красные облака. Он пошел вдоль берега туда, куда падали звезды.
Там, где звезды падали в море, испаряя ядовитую воду, пучина закипела, заколыхалась, показав длинные красные отростки. Гигантская бесформенная масса потянулась к берегу, становясь все больше и больше.
«И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять диадем, а на головах его имена богохульные».
Он без страха подошел к этому бесформенному клубку агонизирующих змей, но вскоре клубок превратился в красное дерево, сплетенное из множества пульсирующих нитей. На древе не было ни единого листа, зато множество наливных полупрозрачных плодов, в каждом из которых шевелился крошечный младенец, взращенный странной утробой. Над лысыми кронами снова возник старик в хитоне. Странно, он словно уже встречал его раньше.
Под ветвями кровавого дерева он увидел обнаженную девушку с короткими черными волосами. Тонкая фигурка, маленькие упругие грудки, белая как молоко кожа. Она сорвала плод со спящим младенцем внутри и надкусила его. Кровь потекла ей на губы, на подбородок и на грудь. Она медленно подошла к нему и протянула кровоточащий плод, словно первобытная Ева.
— Вкуси. Это деяния рук твоих.
Он наклонился, впился зубами в алую мякоть, кислую и соленую одновременно. Он терзал этот плод, медленно осознавая себя. Он… Эдриан Квинт. Это имя звучало издалека, словно из прошлой жизни. А она… Чес. Он уже знал ее когда-то. Он ловил ее и…
Девушка поцеловала его в окровавленные губы, и раздался зов ангельской трубы.
— И дано было ему вести войну со святыми и победить их, — рокотал голос старика.
Квинт уронил Чес к корням кровавого дерева, на голые кости людей, обломки великих империй, на бугристые плиты расплавленного золота и серебра, покрытого копотью ядерных ударов. Его губы целовали ее в шею, вдоль дорожки подсыхающей крови, прямо к груди, и она обнимала его, шепча:
— Тебе даны уста говорить гордо и богохульно, тебе дана власть…
Чес сладко вздохнула, когда он стиснул ее окровавленную грудь. Каждый его поцелуй срывал печать за печатью, приближая конец всего. Внутри горело желание. Маленькая ладонь сомкнулась на его твердом члене, настойчиво поглаживая, заставляя дрожать как в ознобе. Непреодолимая сила. Изгибы ее тела олицетворяли грехопадение, но и он не был чистым существом. Нет, Квинт хотел растерзать ее, отыметь и поглотить. Где-то кричали от боли подбитые баллистическими ракетами ангелы.
— Тебе дана власть над всяким коленом и народом, и языком, и племенем…
