— Зажило как на ребенке. Сколько времени прошло после травмы? Месяц?
Мадам не стала его разочаровывать, сообщая, что после страшной пытки прошла всего ночь. На минуту даже мелькнула мысль, а не поспешила ли она с наказанием похитителей? В конце концов, травмы физические зажили, а душевные заживут. Что же касается бизнеса, то внедрение южноамериканских сырых алмазов в партии якутских на пути в Амстердам — это не такая уж плохая идея. Тут прослеживаются перспективные нити. Но дело в том, что Мадам давно привыкла к реализации собственных идей, а не навязанных ей со стороны.
Так было, когда она стала собирать деньги у населения на покупку отечественных машин со скидкой и в рассрочку. Идею ей подал очень высокий государственный чиновник, обещавший режим наибольшего благоприятствования и в Нижнем Новгороде, и в Москве. Но где он, этот чиновник? Получил свое и теперь руководит каким-то сраным федеральным фондом. А идея уже как бы и ей принадлежит.
Так было и тогда, когда она стала продавать квартиры в новых домах по всей России в рассрочку. Тоже идея пришла сверху. И тоже за нее было, как говорится, «уплочено». А теперь она, идея эта, уже ей, Мадам, принадлежит. И делиться пирогом она ни с кем не намерена.
Разве что с Хозяйкой.
Хозяйка сила. Это сразу чувствуется. Лом. А против лома нет приема.
Мадам давно имела очень строгие бригады прикрытия, очень грамотную службу секьюрити. Причем не из бандитов бритоголовых, а из офицеров МВД. И бандитов — солнцевских, коптевских, измайловских или красногорских — она не боялась. Отстегивали им «кесарево». И все. Ни копейкой больше.
Хозяйке — другое дело. На то она и Хозяйка. Ей шел процент от каждой сделки. По сути дела, хотя это и не была зеркальная воровской система, но тут был свой общак, свой процент, свои неписаные, введенные Хозяйкой правила игры. И не дай Бог нарушить. Наказание было более неотвратимым, чем в правоохранительных органах, и более жестоким, чем в традиционных, ориентированных на воровские авторитеты бандах или структурах циничных «новых русских».
С Хозяйкой ссориться — себе дороже.
Мадам на минуту представила холодный, почти гипнотического воздействия, тяжелый взгляд зеленых глаз Хозяйки и невольно вздрогнула, повела кругленькими плечиками, закуталась и махровый халат, казалось совсем не нужный в этом жарком климате. Огляделась. Нет, конечно, халат — вещь необходимая. Кондиционер в номере работал бесшумно, но мощно. Прохладно.
Да, так что там говорит этот старый пидер-француз? Что все зажило? Значит, умелая девчушка, что лечила референта, была. Умелая...
— А... это? — Не обращая внимания на смущение референта, Мадам откинула шелковое одеяло, закрывавшее тело обнаженного референта.
Доктор внимательно осмотрел лишенное крайней плоти мужское достоинство молодого человека.
— Для славянина и, насколько понимаю, православного несколько непривычно. Но миллионы правоверных мусульман и иудеев обходятся без этих складочек кожи. Насколько понимаю, тут тоже давно все зажило. Противопоказаний против занятий сексом вашего, э-э, сотрудника нет. Можно хоть сейчас.
— Ну а коли можно, так чего тянуть? — Мадам быстро всунула в раскрытую ладошку сморщенной и покрытой стариковскими пигментными пятнами руки доктора пять новеньких бумажек по сто долларов и мягко, но настойчиво выпроводила его из номера. Заказала по телефону две бутылки холодного шампанского, строго, но ласково посмотрела на только что обследованную часть тела референта.
— Работать надо. Мы все-таки в командировке, а не на каникулах.
Под ласковым, обволакивающим взглядом Мадам референт съежился, поерзал немного на гладкой шелковой простыне, словно ища точку опоры. Осторожно дотронулся двумя пальцами, как бы ожидая острой боли от прикосновения. Но нет, все было действительно как и раньше, разве что несколько изменилась общая конфигурация.
Мадам все так же, как удав на кролика, смотрела в одну точку. Референт с удивлением ощутил, что его несколько обкарнанное хозяйство приходит в движение. Ему вспомнилась по ассоциации увиденная на улице города, недалеко от ресторанчика, в котором они обедали, сценка: старик индус играл на дудке, и из стоявшей перед ним медной, причудливой формы вазы медленно вылезала змея. И вверх, как флаг на флагштоке. Он невольно улыбнулся.
— Чего лыбишься? — недоверчиво насторожилась Мадам.
— Удивляюсь вашей способности приводить меня в боевое состояние, — деланно смутился референт.
— А то, хохотнула Мадам, — был бы флаг, а поднять его можно и руками. Но вообще-то ты прав. Есть во мне какой-то талант заставлять мужиков работать. Что есть, то есть. От Бога, наверное. Недаром говорят, нет плохих любовников, есть плохие любовницы. Вот так. Вот таким ты мне уже нравишься. Мне один мент, капитан, он у меня работает, рассказывал, был в криминальном мире такой лилипут, совсем крохотный, может, и не лилипут вовсе, а карлик. Ну, с полметра, может. Так у него член был сантиметров двадцать.
— Такого не бывает.
— В жизни все бывает.
Да нет, выдумка! Что, он весь в член ушел?
А что? Недаром говорят, маленькое дерево в сучок уходит. Так вот, он его мастурбировал и доводил до состояния, когда он становился чуть ли не больше его самого.
— Зачем?
А они на этом аферу строили. Одевали член «под младенца», клали этого лилипута или карлика в детскую коляску, вывозили на улицу. Он закуривал и начинал играться своим членом как куклой. Толпа, естественно, собиралась, даже сотрудники соседнего отделения сберкассы выбегали, из всех контор, прохожие. А шайка воров обчищала и карманы зевак, и кассу, и по конторам успевала пробежаться. Хороший был карлик. Редкий.
— А что с ним стало потом? — лениво зевнул референт, лежа под ритмично двигавшейся на нем могучей Мадам.
А что потом, а что потом... Такие коротышки долго не живут.
— А к чему вы все это мне рассказали?
— А к слову.
— А слово к чему?
— А уж и не помню. Помню только, что в моей системе долго и счастливо живут те, кто хорошо работает. Теперь с тебя толку не будет минут пятнадцать, так что давай меняться. Сейчас помолчи. Сейчас тебе язычок для другого понадобится.
Пройдя шагов двадцать по улице под двойным кольцом охраны, Мадам и референт зашли в кинотеатр, который, к счастью, имел хороший кондиционер.
— Вы уверены, что хотите посмотреть этот фильм? Его без проблем можно заказать на кассете или, на худой конец, посмотреть в номере, — заканючил референт, которому показалось, что в зале, несмотря на работающий кондишен, пахнет азиатским потом и вообще всякой гадостью.
— Да плевать мне на это кино. Мне надо без подслушки с агентом поговорить. А номер наверняка прослушивается. Да и вообще в отеле «жучки» и «клопы» в каждой дырке. А разговор серьезный. Так что потерпи. Завтра утром летим в Сеул. И мне нужно считать последнюю информацию.
Они прошли в зал, нашли нужный ряд и места, которые служительница осветила длинным, с маленькой, но сильной лампочкой, фонариком.
Референт оказался справа от Мадам, а слева ее уже ждал на свободном сиденье заботливо кем-то оставленный поднос со стаканчиком жареной картошки, политой майонезом, и закрытый стаканчик с кока-колой. В прикрывающий стаканчик листок вощеной бумаги был уже воткнут тонкий столбик полиэтиленовой соломки, может, чуть толще, чем обычная, но в темноте это не бросалось в глаза. Мадам протянула стаканчик с картофелем референту, и тот, уставившись на экран, стал лениво жевать картофельные палочки, обмакивая их в наваленный густой кучкой с краю стаканчика майонез.
Мадам тем временем втянула мясистыми губами трубочку, сняла со дна стаканчика прилепленный жвачкой крошечный наушник, всунула его в свое розовое ушко и тихо произнесла в стаканчик несколько слов.
Обратный сигнал не заставил себя ждать.
— Здесь «Джанаканантха», — раздался в наушнике приятный голос ее дистрибьютера в Сеуле, Шурочки Смирновой.
— Здесь «Яндзы», — ответила Мадам. — Какие проблемы?
— Опять задержка «дури» из Сигна, черт, из Сингапура.
— Уже разобралась. Пытались на меня давить. Больше не будут. Из-за этого и задержка. Что с камушками с Севера?
— Не хватает тары.
— Матрешек, что ли? Да не боись, эта линия не может прослушиваться. Значит, так, выйди напрямую на Биробиджан, на Костика. Пусть ускорит.
— Поняла.
— А как погода у вас там?
— Жарко...
О, блин! Везде жарко. Только в Москве, передают, холодно. В Москву бы сейчас.
— К слову о бане, мне-то когда домой можно?
— Прилечу к вам, обсудим. Конец связи.
Мадам сунула «соломинку» обратно в «стаканчик», слегка сжала, чтоб меньше подозрений вызывал, и небрежно бросила на поднос. Тут же возле нее появился юноша лет тринадцати-пятнадцати, ловко подхватил поднос и унес его куда-то в темноту зала.
