Дальше больше... Кому принадлежала идея создания геронтологической клиники для миллионеров? Тяжело больному барону фон Раумницу, для которого клиника была единственной надеждой на продление его собственной жизни? Доктору Врунксу из Вены? Или Иону Чогряну, авантюристу-врачу из Кишинева? Или Францу Мейнингу, фактически и создавшему торный геронтологический курорт на родине Раумница, в горах Тироля, в Шварцвальде? Или все-таки ей?
В конечном итоге образовался своего рода международный консорциум по эксплуатации этой идеи. И не так важно, кто ее первый придумал, в чьей темной голове зародилась эта светлая идея.
Важнее то, что сегодня именно она, так сказать, держит контрольный пакет акций этого консорциума. А у кого пакет, тот и заказывает музыку.
Другой вопрос, кто из музыкантов в оркестре ей сегодня нужен.
Раумниц? Безусловно. Он, так сказать, извините за каламбур, «нужняк». Анна Митрофановна кисло (низ живота все еще время от времени «схватывало») улыбнулась своему отражению в огромном зеркале, занимавшем треть ванной комнаты. Она медленно, без охоты, но старательно делала свой «утренний» макияж.
Раумниц ей нужен. Он дает не только деньги и связи там, в Австрии. Но и ощущение надежности. Все-таки бизнес, как ни крути, криминальный. А детей, после того, как на место их молодой крови приходит кровь богатых стариков, дороже лечить, чем уничтожать. А этим надо заниматься, имея крепкие связи на месте. Из Москвы не наруководишь. И, подобно ядерным отходам, обратно в Россию не увезешь. Их живыми-то туда переправлять — немалый риск. А больных везти назад, рискуя каждую минуту? Когда туда везешь, хоть риск оправдан. Нет, конечно же, дешевле отработанный материал уничтожать на месте. Для этого и нужен фон Раумниц с его связями.
И Франс Мейнинг ей нужен. Слишком давно они сотрудничают. Слишком хорошо знают друг друга. Слишком много компромата друг на друга накопили за эти годы.
Кто же лишний?
Доктор Брункс. Владелец частной клиники в Вене. Клиника, после строительства геронтологического санатория в Шварцвальде, стала лишней. Пусть и на окраине Вены, но все-таки в крупном европейском городе. Там и утечки информации легче случаются, да и попивает доктор Брункс. И вообще не нравится он ей, не нравится! Опять же, кажется, еврей.
Евреев Анна Митрофановна боялась и ненавидела с детства. Без объяснения причин. Она не любила евреев, негров и цыган. Но боялась больше всего евреев. В ее фирме евреев на работу не брали.
Брункс слишком много знает. А пользы от него после того, как он привлек к ним, к ней и Мейнингу, этого сумасшедшего молдаванина Иона Чогряну, эмигранта из Кишинева, почти никакой.
Она в последний раз мазнула карандашом помады по губам, кисточкой с тушью — по ресницам, феном подправила выбившийся локон.
С удовлетворением оглядела свое лицо, высокую грудь в зеркале. Конечно, если не смотреть ниже, где начинались ее гигантские, как кавалерийское галифе времен Первой Конной армии Семена Буденного, бедра... Бедра у нее всегда были большие. И ноги толстые. Прямо от щиколоток так и шли толстые. Мишке, дураку, все в ней нравилось. Но она-то видела свои недостатки, видела. Огорчалась. И еще больше ненавидела однокурсниц, имевших складные фигуры.
И все-таки за что ее на курсе Сучкой прозвали? В сексуальном смысле совершенно бессмысленная кличка. Она никогда особенно сексом не интересовалась. И, к восторгу Мишки, вышла замуж, будучи девицей. К слову сказать, с тех пор у нее всего раз и был другой мужчина. Это случилось десять лет назад, когда она только начинала свой международный бизнес.
Франс Мейнинг так был похож на знаменитого австрийского актера из фильма ее детства «Пока ты со мной» — стройный, с небольшими усиками, косым проборчиком, такой весь прилизанный, приглаженный, вежливый и предупредительный. Она даже чуть не вообразила, что это любовь. Потом поняла, она была нужна Мейнингу. Благодаря ей или, точнее, их СП он стал долларовым миллионером. Да и ей вскоре наскучили его прибрильянтиненные, дозированные ласки. Так все и кончилось. Без горечи и неприятного осадка. Было и сплыло.
Так почему Сучка? Она не стучала на однокурсников, хотя могла бы. Слава Богу, у отца было достаточно знакомых чекистов.
Она даже давала списывать конспекты, те конспекты, которые писал для нее под копирку Мишка, ее будущий муж.
Если просили, давала денег до стипендии. Неохотно давала, но давала же!
А то, что презирала всех своих однокурсников за бедность, слабую начитанность, деревенские манеры, провинциальный вид, так это она, как ей казалось, хорошо скрывала. Ну почему Сучка? Почему?
Звонок телефона раздался совершенно неожиданно и в тишине кухни особенно как-то зловеще, пугающе. Она нервно сорвала трубку:
— Ну, кто еще? — спросила раздраженно.
— Анна Митрофановна, это я, Манефа Васильевна. Я отчитаться, голубушка, только отчитаться. Простите великодушно, коли оторвала от государственных дел.
— Ну, говори, чего уж там.
— Заказик ваш выполнен. Ребеночек аккурат четвертой группы, резус отрицательный. То, что надо. Сердечко у него слабое, я его медкарту смотрела, оказия для того вышла. А вот почечки у мальчика годятся для пересадки, здоровенькие. А главное, кровь та, что заказывали.
— Откуда ребенок?
— Из психдиспансера № 4 Горздрава, из Томилино.
— Не буйный?
— Избави Бог. Тихой. Приветливой. Прям прелесть. Он из даунов. Так поверите ли, молчун такой! Слова не сказал. Сидит и смотрит на дверь, словно ждет чего, а говорить не говорит.
— Это хорошо. А то в прошлый раз двух девочек с третьей и второй группами крови и с глазными яблоками для пересадки поставила, так от сопровождавших их жалобы были. Болтушки. Лишнего чего-то натрепались проводнице и пассажирам, пришлось потом чистильщика посылать. А это расходы. В следующий раз с тебя вычту.
— Ой, да что вы, миленькая вы моя Анночка Митрофановна, как можно? И так гроши, сущие гроши идут. А работа такая, знаете ли, неблагодарная! Дети тоже разные попадаются. Иной и укусить норовит. А другому, пока укольчик успокаивающий не сделаешь, так все руки искусает-исцарапает. А вы запретили укольчики-то делать — кровь портится.
— Подтверждаю запрет. Твои проблемы, как детей доставить на место. Сдала груз, кончились проблемы. Начались у другого экспедитора. И так прямо до санатория. Старайся, Манефа, а то ты меня знаешь, я и награжу, и накажу.
— Уж я стараюсь, уж я стараюсь!
— В психушке шуму лишнего не было?
— Еще не знаю, да, думаю, не особенно и хватаются. Одним дауном меньше, одной заботой... Кому, так разобраться, и нужны-то эти уроды? Только что вам, благодетельница, для вашей клиники. Для опытов, как вы говорили, во имя человечества, чтоб, значит, найти вакцину от старости. Мне-то тоже, знаете ли, седьмой десяток пошел. Может, и мне такая вакцина сгодится.
«Может, и сгодится», — внутренне хохотнула Анна Митрофановна.
Только повесила трубку, снова звонок. Еще более пронзительный, чем первый.
Звонил Чогряну из Шварцвальда. Операция по переливанию крови у фон Раумница прошла хорошо, нужна еще партия крови четвертой группы резус отрицательный.
— Посылаю, посылаю, Пончик, будет у тебя кровь для Раумница. Проверил, он счета по клинике оплатил?
— Раумниц господин обязательный.
— Ну и хорошо. Пусть живет дольше, старый пердун.
А вот третий звонок она сделала перед самым уходом.
Говорила с Варшавой.
Жестко, напористо.
— Случай меня внимательно, Таисия. По моим данным, варшавская полиция готова тебя арестовать на тридцать дней, в течение этих тридцати дней российская сторона должна прислать официальный запрос об экстрадиции.
— Это чего такое?
— Чего-чего, о выдаче тебя, поняла? Специального договора I Россией о выдаче преступников у Польши нет.
— Ну, вы воще, Анна Митрофановна, как адвокат излагаете.
— Когда тебя арестуют и ты наймешь адвоката, будет поздно. Действовать надо, пока ты на свободе. А мой человек в Минюсте Польши обещал максимально оттянуть твой арест.
— Спасибо вам большое.
— Спасибами тут не отделаешься. Это мне будет больших денег стоить!
— Так и я для вас, Анна Митрофановна, чего только ни делала! И директора «Фармацевта» Юрьева, и гендиректора Сибирского филиала «Фармамеда» Кантора, и...
— Помолчи, хотя линия, надеюсь, и не прослушивается, а фамилии не надо. А то сама за ними отправишься. Знаешь ведь, меньше говоришь, дольше живешь.
— А если я, Анна Митрофановна, вам слов нужных не подберу сейчас, завтра-то и поздно может быть? А?
— Ты мне не слова давай и даже не деньги, ты мне дело давай. Учти, мне юристы четко объяснили твою ситуацию: чтобы экстрадиция имела место, необходима классификация действий задержанного как преступления в обоих государствах. То, что ты делала здесь, это преступление и в России, и в Польше. Однозначно, как твой кумир любит говорить. И еще одно: захочешь скрыться от меня, везде найду! Даже если арестуют тебя, начнешь колоться, тебя в польской тюрьме могут несколько месяцев продержать. У меня и там связи, и там найду.
