Но Зимний дворец еще не был взят. Троцкий вспоминает: "Поздно вечером, в ожидании открытия съезда Советов мы отдыхали с Лениным в пустой комнате… Теперь только Ленин окончательно примирился с оттяжкой восстания. Он внезапно спохватился: "А Зимний? Ведь он до сих пор не взят!”
Вот теперь очередь дошла и до Зимнего дворца. Военно-революционный Комитет предъявил Временному правительству ультиматум для сдачи: 20 минут. Если оно не сдастся в этот срок, то ему сообщили, что будет открыт огонь с "Авроры” и из Петропавловской крепости. Однако, министры на ультиматум не ответили. Может быть, большевики упражняются в пустых угрозах, тем более, что проходят минуты, часы, а выстрелов нет. Но министры ошибаются и в этом очень скоро убедятся.
Но тем временем заглянем в зал заседания уже открывшегося II съезда Советов. И тут ценное свидетельство оставил нам вездесущий Суханов:
"Зал был полон мрачными, равнодушными лицами и серыми шинелями… На эстраде толпилось гораздо больше людей, чем допускал элементарный порядок.
Я искал глазами Ленина, но его не было… На трибуну вошел Дан, чтобы открыть съезд от имени ЦИК. За всю революцию я не помню более беспорядочного и сумбурного заседания. Открывая его, Дан заявил, что он воздержится от политической речи: он просит понять его и вспомнить, что в данный момент его партийные товарищи, самоотверженно выполняя свой долг, находятся в Зимнем дворце под обстрелом". Представитель большевистской фракции съезда Аванесов предлагает "коалиционный президиум" из всех социалистических партий, но меньшевики и эсеры отказываются войти в этот президиум, его составляют большевистские лидеры плюс шесть представителей от левых эсеров. Председательствует Каменев на протяжении всего съезда. Он предлагает и повестку дня: об организации власти, о войне и мире, о земле, об Учредительном собрании. Речь берет Мартов: "Прежде всего надо обеспечить мирное разрешение конфликта. На улицах Петербурга льется кровь. Необходимо приостановить военные действия с обеих сторон. Мирное решение кризиса может быть достигнуто созданием власти, которая была бы признана всей демократией”.
Речь Мартова сопровождалась аплодисментами большой части съезда. Суханов замечает:
"Видимо многие и многие большевики, не усвоив духа учения Ленина и Троцкого, были бы рады пойти именно по этому пути. К предложению Мартова присоединяются новожизненцы (то есть группа Горького-Суханова — А.А.), фронтовая группа, а главное — левые эсеры… От имени большевиков отвечает Луначарский: большевики ничего не имеют против, пусть вопрос о мирном решении кризиса будет поставлен в первую очередь. Предложение Мартова принимается, против никто".
Но только тогда начался и кризис самого съезда. Будущий известный большевик, но тогда меньшевик Хинчук выступил с ярой антибольшевистской речью, которая как раз пошла на пользу большевикам. Суханов цитирует эту речь:
"Единственный выход — начать переговоры с Временным правительством об образовании нового правительства, которое опиралось бы на все слои… (в зале поднимается страшный шум, возмущены не только большевики, оратору долго не дают говорить…). Военный заговор организован за спиной съезда. Мы снимаем с себя всякую ответственность за происходящее и покидаем съезд, приглашая остальные фракции собраться для обсуждения создавшегося положения".
Слышны крики со стороны большевиков: "Дезертиры!", "Лакеи буржуазии!", "Враги народа!", "Ступайте к Корнилову!" Однако с подобным же заявлением, что и меньшевик Хинчук, выступает также и представитель партии эсеров Гендельман. Меньшевики и эсеры покидают съезд, остаются левые эсеры и интернационалисты Мартова. Игра для большевиков упростилась. Уход названных партий создает им вместе с левыми эсерами прочное большинство без какой-либо оппозиции, если оппозицией не считать маленькую группу меньшевиков-интернационалистов Мартова. Вот в этих условиях Мартов выступил второй раз с обоснованием своего предложения образовать демократическое правительство с участием всех социалистических партий. Мартову отвечает Троцкий:
"Восстание народных масс не нуждается в оправдании. То, что произошло, это восстание, а не заговор. Мы закаляли революционную энергию петербургских рабочих и солдат. Мы открыто ковали волю массы. На восстание, а не на заговор… народные массы шли под нашим знаменем, и наше восстание победило. Теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? Я спрашиваю вас, с кем мы должны заключить соглашение? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда или которые делают это предложение! Но ведь мы их видели целиком. Больше за ними нет никого в России. С ними должны заключить соглашение, как равноправные стороны… Нет, тут соглашение не годится. Тем, кто ушел отсюда и кто выступает с предложениями, мы должны сказать: вы — жалкие единицы, вы — банкроты, ваша роль сыграна и, отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории…"
Суханов слышал, как Мартов крикнул с трибуны: "Тогда мы уходим", но бурные аплодисменты раздались по адресу Троцкого.
Вернемся вновь немножко назад, чтобы уяснить один вопрос, который советские историки намеренно оставляют в тени или даже фальсифицируют, вопрос о письме Ленина в день восстания на имя ЦК. Поскольку связной между ЦК и Лениным Сталин пребывал неизвестно где и не присутствовал на утреннем заседании ЦК, на котором уже было назначено восстание, то Ленин не был информирован об этом решении. Поэтому-то он и пишет в своем письме от 24 октября:
"Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов)… а борьбой вооруженных масс… Надо во что бы то ни стало сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство… Нельзя ждать! Можно потерять все!!… Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало. Промедление в восстании смерти подобно" (Ленин, ПСС, т.34, стр.435–466).
Восстание было уже в разгаре, когда Ленин писал это письмо. Поздно ночью 25 октября, как было сказано, явился в Смольный и Ленин, словно для подведения итога победоносного восстания, которое было совершено без его личного участия, но точно по его плану и стратегии. Душой восстания был Троцкий, но мозгом и мотором его был Ленин. Все "винтики" этого мотора, кроме Сталина, были на виду, но конечная победа восстания досталась одному Сталину…
Троцкий вспоминает встречу с Лениным в эту историческую ночь:
"Власть завоевана, по крайней мере, в Петрограде… Ленин… — Знаете, говорит он нерешительно, — сразу после преследований и подполья к власти… Он ищет выражения, — es schwindelt, — переходит неожиданно на немецкий язык и показывает рукой вокруг головы. Мы смотрим друг на друга и чуть смеемся… Затем простой переход к очередным делам. Надо формировать правительство. Нас несколько членов ЦК. Летучее заседание в углу комнаты. — Как назвать? — рассуждает Ленин. — Только не министрами: гнусное, истрепанное название. — Можно комиссарами, — предлагаю я, — только теперь много комиссаров. Может быть, верховные комиссары?… нет, "верховное" звучит плохо. Нельзя ли "народные"? — Народные комиссары? Что же, это, пожалуй, подойдет, — соглашается Ленин. А правительство в целом? — Совет народных комиссаров… — Совет народных комиссаров? — подхватывает Ленин, — Это превосходно: ужасно пахнет революцией…
На другой день на заседании ЦК Ленин предложил назначить меня председателем Совета народных комиссаров. Я привскочил с места с протестом, — до такой степени это предложение показалось мне неожиданным и неуместным. Почему же? — настаивал Ленин, — вы стояли во главе Петроградского Совета, который взял власть". Я предложил отвергнуть предложение без прений. Так и сделали" (Л.Троцкий, "Моя жизнь").
В первый день открытия второго съезда Советов ЦК не разрешил Ленину явиться на заседание во избежание непредвиденных эксцессов. Явившись на второй день 26 октября, он огласил на съезде свои знаменитые два декрета — один декрет о мире, согласно которому Россия выходила из войны, другой о земле, целиком списанный у эсеров, согласно которому вся земля передавалась крестьянам. Не холостой выстрел "Авроры", а эти два декрета окончательно похоронили Временное правительство. Совершенно неважно, что в обоих декретах Ленин пошел против своих былых догм — "не сепаратный, а всеобщий мир без аннексий и контрибуций", "не кулацкая аграрная программа эсеров, а за большевистскую программу национализации". Как раз это доказывает, что Ленин никогда не был рабом ни марксистских, ни своих собственных догм, когда интересы завоевания власти повелительно требовали пересмотра и отказа от любых догм, которые приходили в противоречие с его стратегическими задачами и целями захвата власти и ее удержания.
