На фоне неба обрисовался профиль незнакомца, потом он повернул голову к Кочевнику, явив солидные уши и проплешины образованного человека. И бороду. (Barba non facit philosophum, — шепнул вики-мастер над ухом.)
— Послушайте, — наполняясь надеждой, спросил Кочевник, — вы, случайно, не разбираетесь в овцах?
Плеснула вода — человек приосанился.
— Боюсь, что я, знаете, специалист скорее по плаванию тел.
— Овцы не плавают, — вздохнул Кочевник.
— Знаете, плавают, — оживился человек. — Я не пастух, но я из сельскохозяйственной страны, овцы — это, в общем-то, наш основной профиль. Плавают, когда придется, плохо, но плавают.
Мимо ванны проплыло облачко из прошлоночного видения Кочевника: крепкий коренастый воин с кривым луком целился в ночь, перекосив рот; наконечник стрелы — шириной с ладонь — угрожающе торчал в небо. Облачко зацепилось за кустик вереска и остановилось, повернувшись на месте; человек из ванны, судя по силуэту, смотрел на него неотрывно.
— Вы его знали?
— Его — нет. — Плеснула вода: человек пожал плечами. — Но меня как-то убил один из этих.
— Степной воин? — оживился Кочевник.
— Нет, совсем нет. Он был иначе одет, у него было другое оружие, и это случилось в другую эпоху, но, если вам интересно мое мнение, они похожи, как братья.
— И что вы сделали?
— Какую-то рефлекторную глупость, — снова плеснула вода, — кажется, я машинально попытался прикрыть от него материалы, с которыми работал.
Облачко наконец освободилось от вереска и поплыло мимо них в темноту, противоположенную восходу; тут же громко полилась вода: человек вылез из ванны. Он был голый, и с него текло.
— Пойду за ним. Мне всегда было интересно, куда они улетают.
— Вы не боитесь простудиться?
— Не-а. — Человек поднял с земли что-то вроде тонкого плаща и ловко в него закутался. — Это чистая шерсть: греет в холод, защищает от жары. Овечья, знаете?
Кочевник промолчал. Следуя за облаком, человек прошел совсем рядом, задев его полой странного плаща; ткань и правда была шерстяная. Мокрые шаги быстро стихли в густой траве. Кочевник с трудом распутал ноги и лег на спину плашмя. Как всегда перед рассветом, созвездия кружились почти отчаянно, стремясь выпутаться одно из другого.
* * *
Когда Кочевник открыл глаза, небо было совсем светлым и мраморная ванна белела в нескольких шагах. Он подошел и потрогал; вода была теплой. Кочевник стащил сапоги, нерешительно взялся за пояс, но, передумав, залез в ванну в одежде. Внутри оказалось неожиданно просторно и уютно.
«А бородатый — совсем не дурак», — успел подумать Кочевник, засыпая снова.
Когда он проснулся, вода совсем остыла, а край солнца показался на горизонте. За ночь ванна необъяснимо развернулась и теперь была похожа на лодку, идущую на восход. Кочевник встал прямо в воде и раскинул руки в стороны.
— Странно, совсем не холодно, — сказал он вслух. Струйки воды из рукавов убегали в траву, и без того мокрую от росы.
— Wetsuits help to preserve body heat by trapping a layer of water against the skin; this water is consequently warmed by body heat and acts as an insulator, — тут же откликнулся вики-мастер. Противно помельтешил в периферии и добавил:
Home is the sailor, home from sea,And the hunter home from the hill.
Кочевник пожал плечами и шагнул из ванны. Нога коснулась земли, у него резко и сильно закружилась голова (Εὕρηκα, — ехидно хихикнул вики-мастер), вступило в затылок; Кочевник зажмурился.
Когда он снова открыл глаза, все уже были здесь. Старшая Эдда куталась в линялую шкуру, высился Тот, по старой привычке упрямо отбрасывая тень в сторону восходящего солнца. Где-то на границе четкого зрения плясал вики-мастер. Джек и Джил спустились с холма и держались за руки, на их лицах плавала Улыбка без кота — одна на двоих. Совсем рядом с ними, на мешке с овечьей шерстью сидел носатый человечек, знающий все о том, как пасти стада людские, и многие-многие другие сидели, стояли, лежали вокруг. Далеко за их спинами, у края горизонта, кружились в облаках птицы, едва не задевая кончики гигантских рогов. И кто-то размеренно читал текст на незнакомом или, скорее, крепко позабытом Кочевником языке:
Аламанды коюшту,Калмак менен китайдыАлты — бештен союшту.Жүз токсон төрт кишиниБаарын кырып өлтүрүп,Бүтүрду татам ишини.
Кочевник узнал голос вики-мастера и, еще не в силах уловить смысл песни, за монотонными гортанными словами, за странной интонацией, все время плывущей от повелительного крика к сонному бормотанию и обратно, увидел, как дрожит под копытами земля, летит от края до края бесконечной степи неудержимая река вооруженных людей в кожаных доспехах; остро запахло конским и человеческим потом, а еще — кровью. Кочевник повернулся к узкому пылающему серпику на горизонте, солнце ослепило его. Невидимый Кузнец сунул в его руку рукоять изогнутого ножа. Кочевник снова опустил веки и подождал, когда перестанет жечь. Старшая Эдда тихонько толкнула его вперед, он открыл глаза: склон соседнего холма, покрытого седой от росы травой, пересекал — снизу вверх, к нему, — темный овечий след.
Улья Нова
ФАРРЫЧ
Фаррыч заметил, что вот уже несколько дней в их квартире пахнет морем, рыбой, водорослями, а если продвигаться в любой из комнат к окну, там острее чувствуется легкий, мучительный душок персиков, которые упали с дерева, остались на земле и за жаркий день превратились в живое вино.
Фаррыч внимательно осмотрел цветочные горшки, надев очки, заглянул под жесткие бархатные листья фиалок и с душевным трепетом нежно оглядел бегонию — подарок на пятидесятилетие от лучшего друга. Асимметричные коричнево-красные листья с легким мохером всегда казались Фаррычу воплощением сердец, небрежно вырезанных из тонкого войлока по наброску ребенка или художника. Он был уверен: такие нелепые, кривые листочки не могли появиться случайно. Нет сомнения — кто-то задумал их и, прежде чем воплотить, сделал несколько эскизов, игриво смешав акварель: сочно-зеленую, махаон, бордовую и коричную. Фаррыч покрутил перед собой легонький пластмассовый горшочек с бегонией и поставил на подоконник, забыв, что искал, зато обретя редкий миг счастья. Ведь и вправду все не случайно.
Привлеченная тишиной, Сония возникла в дверях и, не шевелясь, наблюдала за маленьким расследованием супруга. При других обстоятельствах она бы давно предложила свою помощь, но тут только пожала плечами. Сония удивлялась и шептала сыну: «Последнее время отец беспокойный: разыскивает что-то, мечется по дому, обнюхивает углы. Может быть, подозревает, что ты начал курить, ну-ка дыхни, пойдем, вывернешь карманы куртки».
Чтобы утешить мужа, она неделю назад купила кокосовый освежитель воздуха, в супермаркете ей сказали, что это новинка, уже завоевавшая звание лучшей покупки сезона. Но сейчас Сония только разводила руками: эта хваленая новинка бессильна, все утро Фаррыч беспокойно слоняется по дому, принюхивается, и ему явно не по себе. Она застыла в дверях и украдкой наблюдала, как он суетится у подоконника. Устало, но не без нежности обняла взглядом его крепкие плечи и стройную спину, ласково из морщинок блеснула на его волосы, жесткие вихры которых с возрастом приняли приятно-сизый оттенок в отличие от ее блеклой седины, что небрежно закрашена хной. Она ласково наблюдала за ним, зная, что он всегда живет одновременно в двух местах, например, завтракает с ней, а сам в то же время находится еще где-то далеко, возможно в горах или в гостях у своего друга. И сердце Фаррыча бескорыстно предоставлено кому-то, впрочем, не на что обижаться, ей ведь выделен уголок проходной каморки сердца, что еще нужно? И она молча мирилась с этим долгие годы.
Нечаянно взглянув на часы, Фаррыч опомнился, заспешил к шкафу, где висит вычищенный, с любовью отглаженный костюм, не новый, линялый и выгоревший, зато поддень белую футболку — и уже выглядишь даже несколько с претензией для человека, который развозит овощи со склада по лавкам. Только метнулся от подоконника, как опять его нагнали этот буйный запах вина и легкий, совсем морской ветерок: соль, водоросли и рыба, еще битые ракушки, — все это снова возникло в воздухе и озадачило.
Фаррыч был уверен, что вспомнит, когда подобное ощущение уже преследовало его. Стараясь выловить разгадку, он потерялся в потоке повседневной мишуры: сверкали магнитофонные ленты, намотанные на провода, плачущее лицо соседки, у которой сын опять пропил пенсию, отколотый кусочек от радиоприемника, неделя прошла, а не склеил. На ум приходило постороннее, не то. Всплывали щемящие обрывки собственных падений: на прошлой неделе недолго колебался, потом весь вечер с удовольствием пил коньяк, а затем и водку с соседом. А со своим лучшим другом давно не перекидывался ни словом и, кажется, временами жил беспечно, как будто этой крепкой дружбы не существует. Почему-то вспоминалось удручающее: теперь по выходным сын убегает из дома, говорит, на футбол, но недавно парень из сигаретного киоска бросил вскользь, что сын Фаррыча как-то покупал табак и часто шатается по дворам без дела. Фаррыч вспомнил, что давно собирался поговорить с сыном, но как-то не находил верного начала.
