– Значит, вы на его стороне? Значит, Церковь уступает этот мир Говорящим от Имени Мертвых? Может, разрушим собор, а из камней построим амфитеатр, где станем клеветать на наших мертвых, прежде чем положить их в землю?
– Я твой епископ, Эстеву, служитель Господа на этой планете, и ты будешь говорить со мной с почтением, которое следует отдавать моему сану.
Квим встал. Молча. Ярость кипела в нем.
– Я полагаю, было бы лучше для всех, если бы Голос не стал говорить все это на людях. Некоторые вещи лучше сообщать в более спокойной, приватной обстановке, чтобы присутствие посторонних не мешало справиться с шоком. Для этого и нужна исповедальня – чтобы оградить человека, сражающегося со своим грехом, от стыда публичного признания. Но будь честен, Эстеву, Голос рассказал много странного, но он не лгал. Нет?
– Э-э…
– Теперь, Эстевано, давай подумаем. До нынешнего дня ты любил мать?
– Да.
– И она, мать, которую ты любил, уже была виновна в прелюбодеянии, уже совершила его?
– Десять тысяч раз.
– Подозреваю, она была не столь сладострастна. Но ты сказал мне, что любил ее, хотя она и согрешила. Но разве она изменилась за сегодня? Разве стала более грешной? Или это ты изменился?
– То, чем она была вчера, – ложь.
– Ты хочешь сказать, что только потому, что ей было стыдно признаться детям в грехе прелюбодейства, ты считаешь, что она лгала и во всем остальном? Когда заботилась о вас все эти годы, когда доверяла вам, когда учила вас, защищала вас…
– Ну, ее нельзя было назвать образцовой матерью…
– Если бы она пришла, покаялась и получила прощение за свои грехи, она вообще могла бы не говорить вам о них. Вы бы сошли в могилу, так и не узнав. И это не было бы ложью, обманом, ибо она была бы прощена, перестала быть прелюбодейкой. Прими правду, Эстеву: ты злишься не потому, что она изменяла мужу. Ты злишься оттого, что пытался перед всем городом защитить ее и потерпел поражение.
– Я выглядел очень глупо.
– Никто не считает тебя глупым. Все думают, что ты преданный сын. Но теперь, если ты настоящий последователь Господа нашего, ты простишь ее и дашь ей понять, что любишь ее еще больше, ибо понял меру ее страдания. – Епископ поглядел на дверь. – Сейчас у меня важная встреча, Эстеву. Зайди в мою часовню и помолись Мадонне, чтобы она даровала тебе прощение за твое непрощающее сердце.
Теперь уже скорее несчастный, чем злой, Квим скрылся за занавеской.
Секретарь епископа распахнул большую дверь и впустил в комнату Говорящего от Имени Мертвых. Епископ не встал ему навстречу. К его удивлению, Голос опустился на колени и склонил голову. Католики делали это только на торжественных выходах епископа, и Перегрино никак не мог понять, что Голос хочет этим сказать. Но человек стоял на коленях и ждал, а потому епископ поднялся, подошел к нему и протянул кольцо для поцелуя. А Голос стоял и ждал, пока Перегрино наконец не произнес:
– Благословляю тебя, сын мой, хоть и чудится мне насмешка в твоей покорности.
Не поднимая головы, Голос ответил:
– Я вовсе не смеюсь. – Он поглядел на Перегрино. – Мой отец был католиком. Он делал вид, что не верит, – так было существенно удобнее, но он так никогда и не простил себе своего отступничества.
– Вы были крещены?
– Сестра говорила мне, что да, отец окрестил меня вскоре после рождения. Моя мать принадлежала к протестантам, к той ветви, где крещение детей считали предрассудком. Они страшно ссорились из-за меня. – Епископ протянул руку, чтобы помочь Голосу встать на ноги. Тот усмехнулся. – Вообразите себе картинку: сортирный католик и кухонная мормонша спорят до хрипоты о религиозных доктринах, в которые – официально – не верят оба.
Перегрино скептически посмотрел на него. Слишком уж хорошо все оборачивалось. Как мило со стороны Голоса оказаться католиком.
– Я полагал, – сказал он, – что вы, Голоса, отрекаетесь от всех религий, прежде чем принять… обязанности…
– Понятия не имею, что делают остальные. Не думаю, что существуют какие-то правила. Когда я стал Голосом, их точно не было.
Епископ Перегрино знал, что Голосам не положено лгать, но этот был уж слишком уклончив.
– Голос Эндрю, сейчас на всех Ста Мирах нет места, где католик должен скрывать свою веру. Таких планет не существует уже три тысячи лет. Великий дар, благословенный дар путешествовать между звездами уничтожил угрозу перенаселения, а с ней и все ограничения. Вы хотите сказать, что ваш отец жил на Земле три тысячи лет назад?
– Я хочу сказать, что мой отец позаботился о том, чтобы я был крещен как католик, и ради него я встал на колени перед епископом и получил благословение.
– Но благословлял вас я, а вы все еще уклоняетесь от ответа на мой вопрос, из чего следует, что мой вывод о времени жизни вашего отца правилен, но обсуждать его вы не хотите. Дом Кристан сказал, что в вас сокрыто больше, чем заметно на первый взгляд.
– Прекрасно, – улыбнулся Голос, – ибо я нуждаюсь в благословении больше, чем мой отец: он умер, а у меня уйма проблем, с которыми не справиться без Божьей помощи.
– Пожалуйста, садитесь. – Епископ вернулся за стол, в свое массивное кресло, Голос опустился на табурет у дальней стены. – Жаль, что вы Говорили именно сегодня. Очень уж время неподходящее.
– Конгресс не предупреждал меня о своих действиях.
– Но вы знали, что Миро и Кванда нарушили закон. Босквинья сказала мне.
– Узнал всего за несколько часов до Речи. Спасибо, что не арестовали их.
– Это гражданские, светские дела, – отмахнулся епископ, но оба они знали, что, если бы он стал настаивать, Босквинье пришлось бы выполнить приказ и арестовать ребят, несмотря на просьбу Голоса. – Ваша Речь наделала здесь шуму.
– Боюсь, больше, чем обычно.
– Итак, ваша работа окончена? Вы наносите раны, а залечивать их предоставляете другим?
– Это не просто раны, епископ, это хирургия. И если я могу помочь исцелению – да, я остаюсь и помогаю. У меня нет обезболивающего, но вот помешать заражению я берусь.
– Вам следовало стать священником, вы знаете?
– Младшим сыновьям всегда предоставляли выбор – Церковь или военная служба. Мои родители решили, что мне лучше пойти по второй дороге.
– Младший сын. Но у вас есть сестра. И вы жили во времена, когда законы, ограничивающие рост населения, запрещали родителям иметь более двух детей. Разве что правительство давало особое разрешение. Таких детей называли Третьими.
– Вы хорошо знаете историю.
– Вы родились на Земле до начала перелетов?
– Сейчас, епископ Перегрино, нас должно волновать будущее Лузитании, а не прошлое Говорящего от Имени Мертвых, которому, между прочим, не исполнилось и сорока.
– Будущее Лузитании – это моя забота, Голос Эндрю, а никак не ваша.
– О да, епископ. Ваша забота – будущее людей Лузитании. А меня еще интересуют свинксы.
– Давайте не будем спорить, чей груз тяжелее.
Секретарь снова распахнул дверь, и в кабинет вошли Босквинья, Дом Кристан и Дона Криста. Взгляд мэра перебегал с Голоса на епископа.
– На полу нет крови, если вы ее ищете, – улыбаясь, заметил епископ.
– Я только пыталась определить температуру, – ответила Босквинья.
– Тепло взаимного уважения, я полагаю, – сказал Голос, – а не лед или пожар ненависти.
– Голос – католик. Он крещен, пусть даже не очень крепко верит. Я благословил его, и это, похоже, смягчило его душу.
– Я всегда относился к Церкви с уважением, – кивнул Голос.
– Но это вы угрожали нам инквизицией, – напомнил епископ с улыбкой.
Ответная улыбка Голоса была такой же леденящей.
– Да. А вы заявили своим прихожанам, что я воплощение Сатаны, и запретили им разговаривать со мной.
Пока эти двое обменивались улыбками, остальные рассаживались, подавляя нервный смех.
– Это вы созвали нас, Голос… – начала Босквинья.
– Простите меня, – отозвался Голос, – сюда приглашен еще кое-кто. И все будет много проще, если мы подождем еще несколько минут.
* * *
Эла отыскала свою мать за домом, недалеко от ограды. Легкий бриз, слегка покачивавший стебли капима, шевелил длинные волосы Новиньи. Потребовалось несколько минут, чтобы Эла поняла, почему это зрелище так удивило ее. Уже много лет ее мать не распускала волосы. И теперь они развевались свободно. Эла могла заметить изгибы прядей там, где Новинья их сворачивала, загоняя в аккуратный узел. И вот тогда она поняла, что Голос не ошибся. Мать придет по его зову. Сколько бы стыда и боли ни стоила ей сегодняшняя Речь, она также дала ей возможность на закате дня стоять на склоне и смотреть на дальние холмы, где обитают свинксы. Или она смотрит на ограду. Наверное, вспоминает человека, который встречал ее там или где-то еще, в густой траве, где они могли, оставаясь незамеченными, любить друг друга. Всегда в укрытии, всегда тайно. «Мать рада, – подумала Эла, – что все знают: Либо был ее настоящим мужем, Либо был моим отцом. Мама рада. И я тоже».
