Еще громче подымите ваш сильный голос протеста против фашистской интервенции в Испании. Еще сильнее заклеймите подлых убийц, вы, сильные, счастливые, спокойные, – помогите нам победить, помогите опрокинуть и разгромить врага, который врывается в наши дома, разрушает наши очаги. Вот о чем мне хотелось, не омрачая вашего праздника, сказать вам, дорогие сестры, советские женщины».
Маша получила место в машине и уехала сегодня. В последний момент она внесла на руках в комнату маленького человека с овальным, задумчивым и мечтательным лицом, с доброй улыбкой, с длинными прядями мягких светлых волос, двух лет от роду. Это сын. Это испанский сын.
Они, может быть, еще поспеют к празднику в Москву.
3 ноября
Весь день – упорные бои остатков народной милиции с большими силами мятежников, с их мощной артиллерией и авиацией.
На толедской дороге республиканцы, собрав пять батальонов, вместе с шестеркой танков бросились вперед и прорвали линии фашистов. Части Бурильо ворвались в Вальдеморо. Они хотели выдвинуться еще вперед, но мятежники очень быстро собрали подкрепления, обрушились на республиканцев и выбили их из деревни.
Танки в это время были вызваны на соседний участок, они помогли колонне Уррибари ворваться, в третий раз, в Торрехон. Жаркий бой длился здесь около пяти часов.
Бойцы держались хорошо, они уже научились беречь патроны, и перебегать, и цепляться за складки местности, и спокойно лежать под авиацией. Нельзя сказать – спокойно, лучше сказать – стойко. Три раза на развалины Торрехона налетали «Юнкерсы», три раза они покрывали весь участок грохотом, огнем и дымом, и бойцы удержались.
Но когда танки ушли, пехота через полчаса оставила Торрехон.
Танки ушли к Леганес. Там дела были гораздо хуже. От Навалькарнеро фашисты катились грозной лавиной, они дошли до Мостолеса и заняли его. Надо было прикрывать Леганес, совершенно обнаженный.
Листер и Буэно сделали контратаку на Пинто, но взять его не удалось.
День не принес успехов, все измотались, но настроение стало как-то лучше. Появилось боевое ожесточение, чего не хватало все эти последние недели.
Пехотные командиры даже рады своим потерям, число убитых и раненых очень возросло за эти два дня. Военный госпиталь в Карабанчеле и лазарет Пятого полка переполнены. «Значит, все-таки есть борьба! Значит, деремся, а не убегаем! Эх, если бы на десять дней раньше! Если бы сейчас немного резервов!»
Но резервов еще нет, то, что начали формировать, брошено в сыром виде сюда, в мясорубку, в отступление под Мадридом. Где-то в пути каталонцы с Дурутти во главе. Анархисты решили послать колонну на помощь Мадриду. Четыре анархиста вошли в правительство, Гарсиа Оливер – министр юстиции… Мигель Мартинес провел весь день со взводом танков. Взвод перебрасывали с места на место девять раз, посылали каждый раз туда, где трещали и рвались республиканские линии.
Встреча всюду была трогательно-радостная, пехотинцы бросали вверх шапки, аплодировали, обнимались, даже садились на танки, когда они шли вперед, в атаку. Но едва прибывал связной моторист, вызывая на другой участок, настроение сменялось на гробовое и отчаянное. С опущенными головами, волоча винтовки по земле, дружинники брели назад, в тыл, к Мадриду.
Танкисты с утра были оживленны, потом устали, обозлились, стали молчаливы. Который день без отдыха, по четыре часа сна! Они все-таки выходили еще и еще, десятки раз, на холмы, стреляли безостановочно, разгоняли скопления пехоты противника. Накалились стволы пушек, механизмы пулеметов. Не было воды для питья. Огонь противника их огорчал мало. Пули барабанили, как крупный дождь по железной крыше. Опасно было только прямое попадание крупнокалиберных снарядов. И все-таки танки шли, прорываясь вперед сквозь артиллерийскую завесу, они шли на орудия и заставляли их умолкать.
Они только спрашивали:
– Кроме нас, дерется ли кто-нибудь еще?
Мигель уверял:
– Конечно! Постепенно! Все в свое время! Еще не наладилось взаимодействие. Приучаются.
Танкисты улыбались. Они ничего не говорили на это. Им очень хотелось спать. Они похудели и как-то перепачкались, как трубочисты. Все время им хотелось холодной воды и немного поспать. Они очень изменились за эти шесть дней.
Симон все время жалуется на боль в голове:
– Меня ведь не только рвануло, но также и стукнуло. Ужасный шум в мозгах – как будто раковина гудит. Я не знаю, что делать. Невероятный шум. Как будто снял телефонную трубку, приложил к уху – и гудит. Пусть меня считают чем угодно, я через час, когда стемнеет, сдам взвод и полежу несколько часов. Тогда пройдет. Оно там гудит, как телеграфный столб в поле. Капитан мне уже три раза говорил пойти лечь, вот я возьму и лягу… Ну-ка, ребята, еще раз пощелкаем, смотрите, эти воры уже опять надымили!
Разрывы снарядов приближались, одно облако черного дыма поднялось совсем близко, метров за сорок. Симон на своей машине выехал вперед, он стал на пригорке. Танкам нельзя стоять вот так на пригорке. Танкам вообще нельзя стоять в бою.
Мигель не видел, он только слышал два следующих разрыва. Они были очень громкие. Ему показалось, что это перелет.
– Перелет! – глупо закричал он.
Это не был перелет. Это было прямое попадание в головной танк Симона. Другой снаряд взорвался перед самым танком Педро.
Мигель выскочил из машины и побежал к танку Симона. Это тоже было глупо. Другие тоже сделали это, всем хотелось к Симону.
– Назад! – крикнул водитель головного танка.
Мотор у него работал. Он резко рванул вперед, развернул кругом и отошел в сторону. Конечно, он был прав. Через несколько секунд на том самом месте, где перед этим стоял танк, разорвался второй снаряд.
Четыре танка пошли вперед, на батарею, отомстить за Симона. Он свесился, как надрезанная кукла, над бортом башни. Остальные двое были невредимы, но оба совершенно багровые от его крови.
Симона начали вытаскивать, и вдруг все отшатнулись. Его ноги остались в башне. Одна нога по колено, одна по бедро.
Эго было страшно своей непонятностью. Видимо, разрыв пришелся не над башней, а в башню. По самому танку трудно было судить, металл у борта искривился немного.
Встрепенувшись, опять начали снимать Симона. Его положили на одеяло. Повязка сбилась с головы, ее поправили, хотя это было неважно. Он совершенно не дышал, но вдруг повернулся своим широким телом на бок. Опять все содрогнулись, но кое-кто заулыбался: выходит, Симон жив.
Его обратно повернули на спину и стали туго обматывать культяпки ног. Невозможно было остановить такое большое количество крови. Одеяло сразу почернело, оно пропиталось. Все-таки Симон жил. Про таких говорят: «Могучий организм».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
