— И вешаться трехголовой мамочке-драконице на шею мне тоже в голову не приходит — тут ведь даже не угадаешь, на какую из трех! Правда, Хадамаха?
— Умгум, — неопределенно буркнул Хадамаха. — Я-то ее в человеческом облике видел.
— Она и в человеческом облике такая… — Аякчан даже зажмурилась. — Сильная! Могучая! Величественная!
— Умгум, — снова буркнул Хадамаха, вспоминая худую, как щепка, тетку с унылым носом, звучно сморкающуюся в облезлую шкурку. Аякчан глядела требовательно, надо было что-то добавить, и он неуверенно выдавил: — Рыжая.
— Конечно! — вскинулась Аякчан. — Волосы как подземное Пламя! Сильные руки… Рыжие меха…
— Умгум, меха, — чувствуя себя окончательно несчастным, согласился Хадамаха. Волосы собраны в обвислый пучок, траченная жуками облезлая парка — его мама в такой даже рыбу чистить постыдилась бы. Надо было ему сразу Аякчан подробности про Повелительницу Пламени Най-экву рассказать. Но тогда их понесло по подземным водам, потом выкинуло сквозь камень, потом… Было много всякого, а теперь уже поздно — Аякчан себе нафантазировала. Маму с волосами цвета Пламени.
— Я давно хотела тебя спросить, Хадамаха, только все к случаю не приходилось — я на нее хоть чуть-чуть похожа?
— Нет! — вскинулся Хадамаха. Неуверенно добавил: — Разве что глаза синие… — И вполне искренне объявил: — Ты гораздо красивее!
— Очень мило с твоей стороны, Хадамаха, но я прекрасно понимаю, что ты говоришь неправду! Она наверняка красивее меня! — совсем не огорченно рассмеялась Аякчан. — Прекрасная и страшная разом!
— Жуть просто, — тоже искренне согласился он.
— К такой разве сунешься с глупостями вроде дочки-матери? — торжественно объявила Аякчан. — К такой и подойти боязно!
— Умгум. Вообще-то, она о тебе говорила. Хорошее, — осторожно сказал Хадамаха.
«Аякчан такая хорошая девочка… такая хорошая!» — точно наяву зазвучал в ушах визгливо-плаксивый голос. И трубный звук ожесточенного сморкания.
— Даже плакала, — еще осторожнее сказал он.
— Плакала? — возмутилась Аякчан. — Повелительница Пламени подземного и небесного не может плакать — даже о собственной дочери. Тем более о дочери! Ты, наверное, не рассмотрел, Хадамаха, все-таки вы под землей были…
— Наверное, — немедленно согласился Хадамаха. — Наверное, это у нее Огонь из глаз пыхал!
А сморкание вообще почудилось ему.
— Не понимаю только, почему она явилась тебе, а не мне? — с тягостным недоумением в голосе спросила Аякчан. — Я потом все ждала — может, и мне явится. Хотя, конечно, понимала, что такая великая… и грозная не станет разыскивать какую-то девчонку.
Хакмар взял ее за руку. Аякчан отвернулась — в сапфировых глазах прозрачным льдом блеснули непролитые слезы. Хотя сделаем вид, что это вовсе не слезы, а Пламя.
— Дошли! — шумно вздыхая от облегчения, выпалил Хадамаха.
На сосне висела деревянная доска.
Храмовая собственность!
Посторонним вход воспрещен!
Опасная зона!
Хадамаха аккуратно раздвинул ветви… Дальше леса не было. Вместо него красовалась утыканная пнями вырубка. За открытым пространством возвышался забор из заостренных кольев, стянутых прутьями жесткого тальника. Над воротами торчала сторожевая вышка — Хадамахе было отлично видно стражника в до боли знакомой куртке городской, а вовсе не храмовой стражи. Позади ворот торчали крыши строений. На посветлевшем небе четко выделялся силуэт Буровой — совсем как на гербе ледяного города Сюр-гуд.
Все казалось таким аккуратным. Разумным и четким. Будто сам Советник, великий тойон, задумавший свалить власть Храма, ставил эту Буровую. Только присмотревшись, можно было заметить следы упадка. Стражник на вышке не глядел на окрестности. Его копье было небрежно прислонено в углу, а сам он квашней обвис на хлипких деревянных перильцах и сосредоточенно ковырял в носу. Сама вышка чуть покосилась, обветшал забор, на тускло поблескивающих в Утреннем свете опорах Буровой проступили пятна ржавчины. Между решетчатыми опорами Буровой… Хадамаха даже рот приоткрыл от изумления: прилепившись к металлу опоры темным кулем, висело пчелиное гнездо. Поверхность гнезда неприятно шевелилась: шебурша крыльями, ленивые после Долгой ночи пчелы ползали по ячейкам сот. Тихий шелест роя был единственным звуком Буровой. Над замершей в бездействии вышкой висела тишина — как над опустевшим стойбищем, когда все перебираются в балаганы у реки, рыбу ловить.
Бледная физиономия Донгара светлым пятном торчала средь ветвей — черный шаман с таким напряжением всматривался в Буровую, точно надеялся, что сколоченные из тяжелых бревен ворота откроются и отец приветственно помашет ему рукой. Хадамаха отпустил раздвинутые ветки.
— Нам с задней стороны зайти надо, — сказал он и сам услышал в своем голосе извиняющиеся нотки. Вот пришли они на Буровую, и что? Сейчас в дырку в заборе проберутся, золото откопают и уйдут. И как это поможет Донгару с отцом встретиться? Слова Аякчан тоже не шли у Хадамахи из головы — нужен ли вообще такой отец, чтобы с ним встречаться? Почему все так несправедливо? Вот зашел жрец в Донгарово селение, а потом мать Донгарова мучилась, как в одиночку сына вырастить да прокормить. Сам Донгар тоже переживает, думает, какой он — его отец? А жрец — нет, не переживает, аж ни капельки! Он там на Буровой своими делами занят — Рыжий огонь на погибель окрестным землям роет! Выроет, тот попрет наружу, губя всех вокруг — а жрец, глядь, уже вовсе в другом месте, и откопанная им беда его и не касается. Точно как в Сюр-гуде!
— Типичная северная безалаберность! — продираясь сквозь разросшиеся кусты, ворчал Хакмар. — Спереди стражник на вышке и ворота такие, что тараном не пробьешь, а сзади дырка в заборе, и местные медведи на заднем дворе свои любимые косточки прикапывают!
— Косточки собаки прикапывают, мы, медведи, ежели чего и запасаем, так целыми тушами! — с достоинством сообщил Хадамаха и поглядел на Хакмара выразительно, намекая, что и его тушку в случае чего можно запасти. Хоть мяса на ней и немного.
Хакмар только фыркнул пренебрежительно и вывалился из кустов прямо к забору.
— Ну и где тут дырка? — поинтересовался он, пробуя колья один за другим.
Они пробовали, и пробовали… и еще пробовали. Дырки не было.
— Обманул братец Биату, — не сулящим ничего хорошего тоном заключила Аякчан. — Говорила я — с Огоньком надо было спрашивать. Но еще не поздно вернуться.
— Не обманул, — негромко сказал Хакмар. — Глядите!
Несколько кольев в заборе аж светились — точно новенькая заплатка на прохудившихся штанах. От свежего затеса ощутимо пахло стружкой. И вовсе не безалаберные обитатели Буровой заборчик вот починили… Собранное тремя поколениями Мапа золото осталось на той стороне.
Свиток 36,
где Донгар встречается с отцом и пытается с ним поговорить
Поперек леса торчал высокий забор. А вдоль забора торчали четыре попы. Большая Хадамахина, поменьше — Хакмарова и совсем тощая — Великого Черного Шамана Донгара Кайгала (хотя, конечно, шаманское величие не шириной попы меряется). И еще одна, девичья, полностью теряющаяся в обвислых складках штанов. Попы упирались в подступающие к забору кусты и очень страдали от засохших прошлодневных колючек, но никому даже не приходило в голову сменить позицию: попа в лесу, зато глаз приник к щели в заборе!
— Думаешь, они нашли ваше золото? — прижимаясь то одной, то другой щекой к бревнам, Аякчан вертела головой, пытаясь получше рассмотреть задний двор Буровой.
— Если б нашли, стал бы местный жрец так расстраиваться, что Канда им припас больше поставлять не хочет, — пропыхтел Хадамаха — впервые он жалел, что ему от рождения достались не только широкие плечи, но и физиономия — телегой не объедешь. Щелочка махонькая, как тут извернешься, чтобы хоть что-то увидеть!
— А Канда найти мог? — продолжала нагнетать ужасы Аякчан.
— Канда не знает! Биату золото для себя припрятал.
— А вдруг узнал? — страшным шепотом выдала Аякчан. — Канда такой ушлый, что нашему Донгару еще расти и расти!
— Чего мы мучаемся? — возмутился Хакмар. — Перелезем, раскопаем и посмотрим.
— Лучше я перелечу! — немедленно выдвинула предложение Аякчан.
— Увидят местные незнакомую жрицу у себя на заднем дворе, неправильно поймут, однако! — предостерег Донгар.
— Ничего, надо будет, я им все объясню! — стряхивая с пальцев россыпь синих искр, заверила жрица.
— Как она, однако, к мешку золота рвется! — вдруг протянул Донгар.
Даже Хадамаха прекратил изучать местность сквозь дыру в заборе и недоуменно воззрился на Донгара. Если бы Хакмар Аякчан гадость сказал — это понятно. Но Донгар с его благоговением перед девушкой-жрицей? Хотя за последнее время благоговения здорово убавилось.
