Взвившийся от земли рой несся за ним, накручивая серо-Огненные круги:
— Вжжжж-ж! Вжжжж-ж!
— Прекратите немедленно! Прекра… — вертя головой, орал жрец.
— Зову духов, чье имя давно позабыто! — продолжал выкрикивать шаман.
— Вжжжж-ж! Вжжжж-ж! — дружно откликнулся рой, хвостом разлетаясь за скачущим по кругу шаманом.
Хадамаха почувствовал, что перед глазами у него все плывет, и вцепился лапами в забор, чтобы не сверзиться.
— Духов из Огненной бездны, духов, заключенных в чужие тела, зову я, черный шаман, царь всех шаманов! — орал Донгар…
— Прекратите ваши шаманские штучки! — так же громко и отчаянно вопил сидящий на земле жрец.
Донгар не прекращал. Бубен вместе с шаманом запрокинулся, точно невидимый олень развернулся на задних копытах. Шаман очутился лицом к настигающему рою…
— Будем есть сладкую пищу, пить сладкую воду — тихими шагами, прошу, выходите наружу! — выкрикнул шаман и кубарем скатился с бубна. Звеня бубенцами, тот свалился сверху… над Буровой пронесся тяжелый густой гул.
Переливающийся Огненными бликами рой завис на месте… Бух! И словно взорвался изнутри. Крохотные серовато-желтые тельца пчел разлетелись во все стороны. Парочка долетела до Хадамахи, скатилась по плечам и закопошилась на земле, слабо подергивая крылышками, как и положено пчелам, едва проснувшимся после Долгой ночи.
Над двором Буровой зависло пышущее Жаром Рыжее облако из крошечных, похожих на искорки человечков в развевающихся рыжих мехах. Очертания человечков таяли, вспыхивая крохотными костерками, сгорали — и тут же из Пламени снова возникал Алый человечек! В лучах молодого Утреннего солнца над Буровой счастливо плясали те, кого уже тысячу Дней не видала средняя Сивир-земля! Эжины подземного Пламени, духи Рыжего огня!
— Выпустил! Выпустил! Шаман! — пищали тысячи голосов. — Солнце! Мы видим солнце! А-х-ха-ха! — И с радостным хохотом — словно трещал хворост в костре — они закружились в безумном хороводе.
— Сладкая еда там! — с издевательской улыбкой шаман ткнул пальцем в сторону Буровой.
Хохочущие духи вытянулись в длинную извивающуюся ленту и понеслись к неприметной дверце между стальными опорами.
— Только еду! — предостерегающе крикнул им вслед шаман.
Огненная лента ударила в дверь.
— Куда? Сто-ой! Держите их! — вскакивая на ноги, заорал жрец, но его крик пропал в оглушительном грохоте. Дверные створки обвисли, как у зайца уши. Треща и звеня, Огненные духи втянулись в темноту прохода. Тишина на дворе Буровой установилась всего на пару ударов сердца.
Изнутри потянуло острым запахом безнадежно сгоревшей рыбы.
Ба-бах! И без того обвисшие створки снесло напрочь, изнутри вывалился младший жрец в расшитом голубыми языками Огня одеянии… и с котелком в руках, над которым ярилось Рыжее пламя!
— А-а-аа-а! — Младший жрец выскочил во двор… и с размаху швырнул горящий котелок на мерзлую землю. Сорвал с себя жреческую парку и с воплем: — Чтоб ты пропало, проклятое, Эрлик тебя забери обратно! — принялся хлестать паркой по горящему котелку, сбивая Огонь.
— Не услышит Эрлик. Жрец, однако, не шаман, — хладнокровно сообщил Донгар.
— Аа-а-а! — изнутри Буровой грянул новый вопль, и целая толпа жрецов хлынула наружу. Впереди мчался толстый жрец в поварском фартуке поверх одеяния. Прижимая к груди, точно ребенка, жрец тащил жирную оленью лопатку. Улюлюкая и завывая, за жрецами неслись духи Огня!
— Выпустил! Солнце, солнце, видим солнце! Сладкая еда! — стрекотом сухих искр рассыпались духи.
— А-а-а-а! — дружно завопили жрецы — капюшоны их малиц вспыхивали. Оленья лопатка в руках толстяка осыпалась жирным черным пеплом. Толстяк рванул к воротам.
— Сто-о-ой! — снова завопил старший жрец Губ-Кин. Толстый жрец врезался в него, опрокинул, и толпа дымящихся, обожженных и кое-где вспыхивающих жрецов с топотом оленьего стада пронеслась прямо по нему и помчалась дальше. Над ними с гудением пожара вились духи. Запорное бревно с грохотом вылетело из пазов, ворота с треском распахнулись, и жрецы, перескакивая через пни вырубки, рванули к лесу. Духи хохотали у них над головами.
— Там лес, туда нельзя с Огнем! — Хадамаха сверзился с забора и помчался через двор к Донгару.
Донгар кивнул, и новый рокот бубна прокатился над Буровой:
— Ты, молодой дух, распустишь свои крылья — гони обратно тех, кто выкорчевал корни из черной земли, кто разлил черную воду…
— А-ххх! — на сей раз был не хохот — облегченный вздох, словно кто-то разминал затекшие руки и ноги. Гигантское существо, похожее на серый сгусток тумана, но с круглыми, как миски, Алыми глазищами, отделилось от решетчатой вышки Буровой. Легко и плавно, как подхваченная ветром туча, дух Буровой пронесся над головами жрецов и опустился между ними и лесом. Его глазищи вспыхнули, как два фонаря, и дух Буровой негромко сказал:
— Бу!
Бегущий впереди толстяк вкопался пятками в землю. Молча заложил крутой вираж и так же молча рванул обратно к воротам. Остальные бежали за ним. Хрипло дыша, как загнанные олени, жрецы ворвались на Буровую. Огненные духи неслись за ними, явно не намеренные отставать…
За спиной у пробежавших в ворота жрецов Хакмар мягко спрыгнул с забора и встал на пути духов.
— Зачем вам эти люди? — мягко сказал он. — Идите ко мне! — И поднял над головой светящийся Алым меч. — Мы с вами так повеселимся — Эрлику тошно станет! — Меч согласно замерцал алым в такт его словам — точно старший брат, подзывающий расшалившихся малышей.
Духи Алого огня загудели пожаром и радостно кинулись к мечу. Крохотные пылающие искры облепили клинок, еще миг — их стало меньше, а клинок запылал сильнее, и еще миг… Хакмар бережно вернул неистово полыхающий меч в ножны.
— Бу-у! — довольно прогудел дух Буровой и плавно поплыл обратно к вышке. На миг завис рядом с Донгаром, и глаза-фонари требовательно заглянули в лицо черному шаману.
— Ничего я им плохого не сделаю, однако! — криво усмехнулся шаман в ответ. — Я только показать хотел… Доказать…
— Бу-у-у! — снова протянул дух Буровой, и Хадамаха мог поклясться — в его глазах-фонарях мелькнуло жалостливое выражение. Он отечески похлопал черного шамана по макушке призрачной лапой и, скользнув к Буровой, слился с железными опорами.
— Олени недоделанные! — держась за бок, спину и явно жалея, что рук мало и нечем придержать голову, простонал Губ-Кин-тойон, отплевываясь набившейся в рот землей. — Что это за существа? Кого вы на нас натравили? — выпалил он, и глаза его светились ненавистью ярче, чем у духа Буровой — Огнем.
— Какие, однако, существа? Это ж просто эти… образы… — Донгар зажмурился, стараясь повторить как можно точнее. — Которые я внедрил в ваш мозг!
— Мне не нравится, когда в мой мозг… внедряют! — с трудом поднимаясь на ноги, прохрипел жрец. — И когда ногами топчут — не нравится! И когда работу многих Дней портят — не нравится! — указывая на ползающих по земле сонных пчел, выкрикнул он. — И вы мне тоже очень не нравитесь, молодой человек!
И, не обращая внимания на то, какое несчастное, виноватое и испуганное лицо стало у Донгара, жрец Губ-Кин завопил:
— Найдется, чем вас приструнить, кроме пчел! Вас тут для того держат, чтобы вы стояли, как шаманские идолы?! — накинулся он на ошалело выглядывающих из караулки стражников. — Взять его! Я ваш начальник, я приказываю!
Шар Голубого огня шарахнул у самых ног жреца, и девичий голос звонко объявил:
— Устаревшие сведения, жрец! Я прилетела, и начальница теперь здесь я!
Свиток 38, в котором Аякчан захватывает Буровую
Г-госпожа жрица? — заикаясь, спросил жрец, глядя на Аякчан. Выпрямив спину и плотно сомкнув коленки, Аякчан восседала на заборе Буровой, будто на троне в главном зале столичного центрального храма.
— Надеюсь, меня вы не сочтете внедренным в ваш мозг образом? Чтобы мне не пришлось развеивать ваши заблуждения… в пепел, — щелчком пальцев сбрасывая пару голубых искр, надменно поинтересовалась она.
— Никак нет! — жрец дико поглядел на Аякчан. — Как госпожа жрица заговорила, так сразу никаких сомнений не осталось — жрица и есть!
Хадамаха с Хакмаром переглянулись, и губы кузнеца невольно дрогнули в улыбке.
— Это вас я в доме Канды видел недавно? — продолжал жрец. — Вместе с сыном уважаемого Эгулэ из племени Мапа? Только одеты вы были, как нищенка, и волосы под платком прятали.
Аякчан сморщилась, провела ладонью по подолу парки — понимала, что и сейчас одета не намного лучше, — и поглядела на жреца совсем не по-доброму. Тот, похоже, не соображал, что над его головой собирается настоящий Огненный шторм.
— Что госпожа жрица здесь делает?
Хадамаха подумал, что в мужестве Донгарову папаше не откажешь. Или он просто не принимает Аякчан всерьез?
