– Я забыл спросить, каким ветром тебя сюда занесло? – полюбопытствовал Кабиров, опять растянувшийся на спине. Его волосатое брюхо гудело, как бубен.
– Путешествовала, Сарым Исатаевич, впечатлений набиралась, – Наталья лежала лицом вниз, подложив под груди ладони.
– Впечатления – соль жизни. Превращаясь в воспоминания, они делают нашу жизнь не такой пресной, как прежде. – Кабиров потрепал темные волосы наложницы, рассыпавшиеся по полу, постепенно наматывая их на пальцы, собирая в кулак. – Я могу подарить тебе много незабываемых впечатлений. Вот один из вариантов. В рот лгунишке вставляют металлический прут. Сомкнуть зубы невозможно, они крошатся, ломаются. Лгунишка сидит с оскаленными зубами и наблюдает за тем, как их стесывают напильником. После такой процедуры никакого «блендамеда» не надо.
– Значит, так, – деловито заговорила Наталья, – нас было четверо. Главный – Громов, он настоящий зверь, безжалостный, неукротимый. В столовой, возле которой меня подобрала «Волга», произошла перестрелка. Вернее, никакой перестрелки не было, а просто этот Громов достал пистолет и перестрелял пятерых парней, которые…
Кабиров внимательно слушал историю похождений русской сучки и ее товарищей. Даже глаза закрыл, чтобы не отвлекаться на посторонние предметы.
Итак, этот Громов, у которого якобы имеется заколдованный пистолет, сам прыгающий ему в руку, разыскивает в степи своего зятя, Андрея Костечкина. С ним находится дочь Елена, которой Костечкин приходится мужем. А сам Костечкин, не пожелавший работать на нового хозяина, в настоящий момент висит на кресте, и ему вряд ли помогут хлопоты беспокойных родственников. Он потерял сознание после того, как в его ладонь был заколочен первый гвоздь, а произошло это… – Кабиров сверился с показаниями циферблата, – более двух часов назад. В принципе, строптивый пленник подох бы и без всякого распятия, от истощения, побоев и жажды. Но дал слово – держи. И первое, что сделал Кабиров, проснувшись, так это велел пришпилить Костечкина к кресту, сколоченному из шпал. Пусть это будет дополнительным подарком ко дню рождения себе.
В настоящий момент крест вкопан в землю на вершине пологого кургана, откуда его, должно быть, хорошо видно как верным слугам, так и ленивым рабам Кабирова, чтобы и те и другие знали свое место. Своеобразная наглядная агитация, которой так много внимания уделялось при социализме. Это правильно. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, как говорят русские.
Но, пожалуй, хорошего понемножку, решил Кабиров. Зачем дразнить Громова, который и без того палит из своего заговоренного пистолета направо и налево? Сейчас он и его спутники, скорее всего, отсыпаются или зализывают раны. Ночью в степи прогремели взрывы – теперь нетрудно догадаться, что в дальнем поселке шел бой. Банда Жасмана наверняка уничтожена, вот почему никто не спешит к Кабирову с поздравлениями и причитающимися ему деньгами. Встреча-то была назначена на утро, а время уже за полдень перевалило. Значит, победу одержал Громов, которому совсем не обязательно знать, как обошлись с его зятем…
– Ой, – осторожно пискнула Наталья, волосы которой оставались в кулаке увлекшегося Кабирова. – Больно.
Он разжал пальцы, сдул с них вырванные пряди и мрачно спросил:
– У твоих друзей были гранаты? Взрывчатка?
– По-моему, нет, – неуверенно ответила Наталья, садясь по-турецки и ощупывая голову.
– Где же они их взяли?
– Понятия не имею.
– Гранаты могли храниться у Жасмана, – заключил Кабиров. – На его беду.
– Не понимаю…
– Тебе и не надо ничего понимать. Женщина создана не для того, чтобы думать. Послушай, – Кабиров с интересом взглянул на пленницу, – а ты любишь работать губами?
– С чего вы взяли? Я этим не занимаюсь.
Наталья попыталась отвернуться, но была поймана за подбородок.
– Не рассказывай мне байки. Все русские женщины делают это, все без исключения. Вас принуждают? Или это у вас в крови?
– Честное слово, я никогда…
– Предпочитаешь взять в рот железный прут, о котором я тебе рассказывал? – угрожающе спросил Кабиров.
– Ну, – залепетала Наталья, – разве что иногда… Не потому, что мне нравится… Но если мужчина попадается очень уж настойчивый, если он хорошенько попросит…
– Я никогда ни о чем не прошу женщин. Они сами угадывают мои желания. Если мозги у них хоть чуточку побольше куриных.
Колебания Натальи были недолгими. Взглянув в глаза Кабирова, она склонилась к его ногам, а он, удовлетворенно посапывая, продолжил свои размышления.
Снять Костечкина с креста и, если он еще жив, попытаться обменять его на деньги или оружие? Нет, судя по всему, Громов не из тех людей, которые идут на переговоры подобного рода. Кроме того, его зять либо уже испустил дух, либо вот-вот подохнет. Никуда не годный товарец, порченый, с таким одна морока. Лучше избавиться от него и сесть пировать как ни в чем не бывало. Мудрый человек не наживает себе опасных врагов, мудрый человек сидит на берегу реки и ждет, когда мимо проплывут их трупы.
– Джабара ко мне! – рявкнул Кабиров по-казахски, надавливая на затылок Натальи, попытавшейся прервать свое занятие.
Не прошло и минуты, как перед раскосыми хозяйскими очами возник один из его самых верных приспешников – лопоухий Джабар Кунанбаев, имевший кое-какой военный опыт, приобретенный в Чечне. Разглядев, что вытворяет в полумраке русская пленница, он довольно осклабился, демонстрируя свои розовые, как у младенца, десны.
– Как там наш Иисусик? – строго осведомился Кабиров.
– Висит, – доложил Джабар, сгоняя улыбку с лица.
– Кто его охраняет?
– Сарбай и Тенгиз.
– Скачи туда, скажи, я велел русского расстрелять и присыпать землей, – Кабиров раздраженно ударил кулаком по женской голове, двигавшейся не так активно, как ему того хотелось.
– Крест оставить? – спросил Джабар, оглаживая кинжал в серебряных ножнах.
– Зачем добру пропадать? Понадобится. Крест нужно разобрать. Все, иди. – Расслабившийся Кабиров откинулся на локтях и поинтересовался у порядком запыхавшейся пленницы: – Ты как? Не устала? А то ведь тебе нетрудно найти другую работу…
Наталья отрицательно замычала и помотала головой.
– Значит, предпочитаешь заниматься именно этим? – усмехнулся Кабиров.
Она закивала и продолжала кивать, пока хозяйская рука не оттолкнула ее прочь.
Глава 20
Один день в жизни
Распятие – едва ли не самый знаменитый вид казни, поскольку, согласно Евангелию, так был казнен Иисус Христос. Но еще задолго до этого римляне распинали по обочинам дорог тысячи восставших рабов, а в средневековой Японии на глазах у распятых на крестах насиловали и убивали их родных и близких.
Благодарные потомки никогда не забывали опыт предков. В начале просвещенного двадцатого века красноармейцы распинали белых офицеров с таким же энтузиазмом, как это делали римские легионеры. А в Судане и по сей день практикуется казнь на кресте, применяемая к преступникам, нарушившим священную волю Аллаха. Правда, там прибивают гвоздями уже мертвые тела – стремление человечества к гуманизму не знает пределов, но мертвым уже все равно.
Андрей Костечкин был еще жив. Проснувшись на рассвете, он вспомнил о том, какое испытание ожидает его сегодня, и заплакал. У него ведь не было какой-то особой миссии на этой грешной земле. Он точно знал, что никогда не воскреснет. Его просто не станет. Но сначала придется очень постараться, чтобы умереть поскорее.
Как страшно!..
Слез хватило лишь на несколько секунд, им не из чего было вырабатываться в обезвоженном организме. Собственное тело казалось Андрею чужим, бесчувственным и почти невесомым, хотя он понимал, что скоро оно отзовется невыносимой болью. Связанные конечности то ли онемели, то ли окоченели, но это продлится лишь до тех пор, пока их не начнут пронзать гвоздями.
«Господи! За что?»
Вчера, когда казнь представлялась не такой близкой и реальной, как сегодня, Андрею удавалось размышлять о ней отстраненно. Конечно же, первым делом он вспомнил Новый Завет, не мог не вспомнить. Где-то на смутной границе отступающей яви и накатывающего сна ему почудилось, что он вот-вот поймет смысл подвига того, кто был распят на Голгофе за два тысячелетия до Андрея Костечкина, человека во всех отношениях малопримечательного, далеко не святого и совсем не героического, даже наоборот. Дело было вовсе не в спасении человечества. Основная масса людей никогда не следовала примеру своих учителей, пророков и пастырей. Если бы они действительно поверили Иисусу, то после его смерти и воскрешения мир никогда бы не остался прежним, но разве не этим все закончилось? Разве на земле прекратились войны, разве люди перестали воровать, судить ближних, мстить врагам, желать жен братьев своих? Ничего не изменилось, ровным счетом ничего. Но…
«Ведь празднуем же мы Пасху», – осенило Андрея. Один день в году все, кто считает себя христианами, становятся набожными, доброжелательными, милосердными, отзывчивыми. «Христос воскрес, – говорят они, обмениваясь взаимными поцелуями, – воистину воскрес».
