– Ничего страшного, – улыбаюсь в ответ на сентенцию Бритикова, – Тот, кто никогда не падал, никогда не поднимался. Подожду ещё год и сниму не менее популярный фильм. Но от своего плана я не отступлю. И очень надеюсь на поддержку режиссёров нашей киностудии, которые будут заседать в комиссии.
– Прохвост ты, Алексей. Ещё наглый и самонадеянный тип. Конечно, со своей стороны я помогу. Для киностудии же престижно, если фильм просто поедет в Канны. Только убей не пойму, как ты собираешься договариваться с капиталистами. Там ведь столько подводных камней. Разрешение на съёмки надо будет брать даже не в Госкино, а в ЦК. А Фурцева хоть в курсе твоих планов?
– Частично, – не стал я обманывать хорошего человека.
– Эх, сам не знаю, зачем лезу в эту авантюру. В общем, давай так. Если твой фильм едет в Канны, ты берёшь там хоть какой‑нибудь второстепенный приз, то я думаю о создании творческого объедения. И есть у меня на примете грамотный руководитель. Если у тебя всё получится, то ты обеспечиваешь студию новым оборудованием, но им могут пользоваться и другие режиссёры. Но в порядке очереди, согласованной с тобой. На камеру никто претендовать не будет. Далее, ты всё это утверждаешь с Фурцевой и в Госкино. В любом случае ждём комиссию, может, все твои воздушные замки завтра рухнут.
Иду к метро и анализирую состоявшийся долгий разговор. Про развод я давно уже забыл. Основная идея собственного творческого объедения – это похожие американские студии под крылом крупных кинокомпаний. В Союзе на киностудиях тоже есть первое или второе творческое объединение, но это совсем другое. Я собираюсь зарабатывать для страны валюту, поэтому мне нужна независимость. Чернуху и всякую глупость снимать никто не собирается. Но и терпеть над собой кучу начальников, любителей запрещать, никому не интересно. Ещё сильнее бесят коллеги‑шакалы, которые хотя въехать в рай на чужом горбу. Они сразу показали своё гнилое нутро в такой мелочи, как использование оборудования. Представляю, что сейчас творится в душах заслуженных, с учётом бешеной популярности «Брака по расчёту». Вылез тут какой‑то новичок и подвинул товарищей. А ещё этот подлец задумал грандиозный проект про ВОВ и хочет продать его иностранцам. Мне уже страшно от кипения кала, которое может вылиться и затопить мои проекты.
Везёт мне здесь с людьми, в том числе начальством. Бритиков вообще отличный дядька без всяких политических амбиций. В отличие от Фурцевой, для него главное успешная работа киностудии, а не карьера или власть. Он действительно болеет за дело, но есть у фронтовика и одна слабость. Григорий Иванович по‑хорошему честолюбив. Только это касается не выпячивания собственных заслуг, а радение за киностудию. Ему очень хочется хоть несколько раз утереть нос мосфильмофцам, и чтобы о его вкладе в это дело тоже не забывали. Поэтому он один из двух чиновников, с кем я могу разговаривать максимально откровенно. Вернее, Бритиков и Фурцева получают ту часть информации, которую я считаю нужным сообщать. Да и по жизни директор человек незлобный, поэтому можно поговорить с ним на темы, которые другие начальники приняли бы за антисоветчину или уголовщину.
Теперь надо подумать, как договариваться с министром. Но это в любом случае после комиссии. Заодно ещё раз изучить список участников и продумать свою речь, если мне дадут слово. А то могу просто задвинуть в угол как мебель и принять нужное решение, никого не спрашивая.
Только сомневаюсь я про собственное объединение, пусть и под контролем правильного товарища. Это же продюсерский центр, если называть вещи своими именами. Плохо, что я мало представляю покупательскую способность отечественного телевидения и прочих структур, например Министерства образования. По идее документалку и сериалы могут покупать телевизионщики и профильные министерства, заинтересованные в нашей продукции. Или как это всё происходит в чудесной системе плановой экономики? Нужно загрузить на этот счёт Каплана. И пора задумать о коммерческом директоре, всё‑таки Яков Израилевич – больше завхоз, ну и хороший организатор. А нам нужен человек, который будет продвигать продукты будущего центра. Эх, влажные мечты неадекватного попаданца!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но самое главное сейчас – правильно донести мой бизнес‑план до Екатерины Алексеевны. Сейчас меня это волнует даже больше комиссии. С ней вообще интересная тема. Не знаю, как решение принималось ранее, но в этот раз будет более демократический вариант выборов претендента. Комиссия должна состоять не только из чиновников Госкино и представителя идеологического отдела ЦК, но и группы режиссёров. Последние пугают меня больше, нежели советские чиновники. Бюрократы думают категорией «как бы, чего не вышло и надо грамотно прикрыть свою жопу». Коллег же может захватить самое «прекрасное» на свете чувство – зависть. Она толкает многих на великие свершения, впрочем, как и преступления. Я же и так у многих как бельмо в глазу. Ладно, бороться за своё право ехать в Канны я всё рано буду.
* * *
И вот наступил долгожданный день утверждения фильмов претендентов. Я к тому времени уже успокоился и даже немного заскучал. Тане надо готовиться к сессии, и мы стали реже видеться. Не то, чтобы у нас прошёл период безумной страсти, как раз наоборот. Но это сильно выбивало обоих из рабочего графика. Ещё студентка неожиданно увлеклась уроками Анны Сергеевны и её подруги, которые начали перековывать нашу провинциалку в светскую львицу. Это я загнул, такого добра нам не надо. Но на уроки этикета, как их называла Татьяна, она стремилась чуть не с большим рвением, чем на встречу со мной.
А вот Пузик закусила удила и не захотела поработать над собой. Чего там у неё переклинило в голове, но посещать двух пожилых дам Оксана отказалась. Про смену гардероба тоже чего‑то пробубнила и закрыла тему. Но ничего, есть у меня на неё управа. Просто пока руки не доходят. Но сейчас не об этом.
Заседание комиссии происходило в небольшом актовом зале Госкино. Кроме Фурцевой, председателя Романова, трёх чиновников из его ведомства и неприметного человечка из ЦК, остальные были режиссёры. Пырьев, куда же без него, Бондарчук, Калатозов, Рязанов, Данелия, Тарковский, Наумов, Хуциев, Таланкин, Хейфиц, Чухрай и Юткевич. Из общего ансамбля выбивались только Пырьев и Рязанов, так как являлись режиссёрами, которые ничего не добивались на международных фестивалях. Но логику советских чиновников я давно перестал понимать.
Кроме меня, присутствовали ещё представители конкурентов в лице режиссёра Шапиро и Дмитрия Шостаковича. Кстати, я посмотрел их фильм и остался в недоумении, кому пришло в голову проталкивать это действие в Канны. Музыка великолепная, здесь спорить глупо. Хотя именно наш Соловей сейчас звучит из каждого утюга. Но это фильм‑опера, совершенно иной вариант искусства. Его и в Союзе‑то восприняли весьма прохладно, чего говорить об иностранцах. Ещё и ренегатка Вишневская в главной роли, сильно настраивала меня против этой картины.
Солировал в обсуждении Романов, который, собственно, и был инициатором подобного формата обсуждения. А может, тут Фурцева поспособствовала, мне не докладывали. После выступления ещё двух чиновников, которые наговорили много, но ничего конкретного я совсем запутался и стал ждать мнение маститых коллег. Но почему‑то слово сначала предоставили режиссёрам соискателям. При этом Шапиро промолчал, а речь толкнул Шостакович. Новое направление в кино, оригинальный сюжет, замечательная игра Вишневской, перенос оперы со сцены на экран и прочее бла‑бла‑бла. Так себе аргументы. Пару вопросов по чисто техническим делам задал Наумов и далее слово предоставили мне любимому. Чую, что Фурцева изрядно напряглась, хотя старается изображать равнодушие.
– Товарищ Шостакович привёл правильные аргументы, описывая своё уникальное творение, – к недоумению большей части комиссии начинаю я свой спич, – Вот только мы забываем о двух вещах. Первая – «Искусство должно принадлежать народу» говорил Ленин. В чём я его полностью поддерживаю. Опера же товарищей Шостаковича и Шапиро, мягко говоря, ориентирована на весьма узкий круг зрителей.
