- Ты что, проголодался? - желтоглазый пройдоха и раньше будил меня ни свет, ни заря. Но обычно он мяукал и скакал по мне, как полоумный. Сейчас же он просто таращился, склонив голову на бок.
- Ну, пошли кушать.
Дальше - чуднее. Кот прошел кухню и, прибавив шаг, засеменил через столовую и мимо гостиной на лестницу. Мне стало не по себе - мышь, что ли, поймал и ведет делиться? Я поднялась следом за ним. Тут кота и след простыл.
- Кис-кис, Мозес... Бессовестное создание, - зашептала я. - Кис-кис-кис.
Дверь в комнату княгини была приоткрыта. Если кот разбудит хозяйку раньше времени, то мне точно влетит по первое число. Поэтому, еще чуть-чуть подвинув дверь, я заглянула в спальню. Кота тут не было. И кровать княгини тоже пустовала. Я сглотнула и шагнула вперед. Пол под ногой тихо скрипнул, и только тут я почувствовала эту пустоту, когда в комнате уже никого нет. Медленно, на цыпочках, я подошла к креслу. Занавеска у окна, поднятая сквозняком, дрогнула и опала. Я обошла кресло. Маргарита Васильевна неподвижно сидела в нем, положив руки на подлокотники и прикрыв глаза. Серые оттенки сумерек не могли сбить меня с толку. Я видела это и не раз.
- Маргарита Васильевна? - дрожащим голосом окликнула я княгиню. Подождала пару секунд и потянулась проверить пульс. Её рука уже была холодной.
Я села на пол у ее ног и уставилась на картину, прислоненную к стене. Ко мне шмыгнул Мозес, потерся о руку и пискляво вякнул, требуя внимания. Я глубоко вздохнула, поднялась, ощущая, как спазм сдавливает горло.
"Не плачь. Пока не скажешь близким - не плачь".
Я взяла мобильный княгини с прикроватной тумбочки, выбрала номер из списка контактов, приложила мобильный к уху, мимолетом ощутив тонкий аромат ночного крема владелицы телефона.
Все это уже прошлое.
Все это уже память.
Михаил взял трубку после пятого гудка.
- Да? - спросил хрипло, рассеянно, спросоня, с легкой тревогой. - Да, ба? Что случилось?
- Миша, это я, - тихо произнесла я. На том конце провода повисла тишина.
- Миша... Она умерла.
И приглушенное, сдавленное, обессиленное рычание было мне ответом.
***
Я знала порядок от и до. Однако регулярность повторений его в моей жизни теперь казалась пугающей. Молчаливая суета, почти осязаемая пустота, рассеянность в глазах близких - и я, как тень. Вроде бы ещё не лишняя, но уже не нужная.
Я всегда старалась быть рядом с Мишей, на плечи которого легла организация похорон. Он уезжал и приезжал обратно, молчаливый, угрюмый, немного резкий, к каждому своему замечанию грубовато добавлявший "прости".
Нечего здесь было прощать. Мы оба это понимали.
Пара дней слились в нескончаемую череду вопросов, ответов, вздохов незнакомых мне людей и долгих телефонных разговоров.
В вечер перед похоронами, после отпевания, на дом опустилась тишина. Соня лежала в гостиной, на коленях Андрея, и уже не рыдала - только тихо всхлипывала и дрожала всем телом. В столовой, где раньше стоял стол, теперь был гроб. Те, кто присутствовал на отпевании, ушли вслед за батюшкой. В комнате остался только Михаил. Он сидел на стуле, уперев локти в колени, сцепив пальцы в замок и опустив голову.
Проводив родственников, вернулся к сыну Леонид Иванович.
- Спасибо, Вера. За все тебе спасибо, - Белоозеров-старший пожал мне руку. - Прости, если что не так.
В ответ я только кивнула. Леонид Иванович прошел в комнату, сел рядом с сыном, похлопав его по плечу. Михаил не двинулся, даже не посмотрел в сторону отца.
- Сашка утром прилетит, - Белоозеров-старший вздохнул и, откинувшись на спинку стула, тоже склонил голову. - Прости меня, сынок. Если что нужно...
- Ничего. Уже ничего не нужно.
Я отвернулась и прошла в гостиную. Соня притихла и, кажется, задремала. Андрей, услышав мои шаги, обернулся.
- Спит? - шепотом спросила я.
- Да. И ты иди.
Я кивнула, мельком глянула на большую картину у телевизора - ее так и не повесили - заторопилась к себе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Даже в том крыле, где находилась моя комната, пахло ладаном. На кровати спал Мозес. Он весь день провел здесь, напуганные чужими людьми и резким от тишины шумом.
Я пошире открыла окно и легла на кровать, не переодевшись. Вся в черном, в который раз за тридцать лет жизни.
Пациенты умирали. Мне было плохо, но я не плакала. А теперь хотелось.
Маргарита Васильевна стала для меня своим человеком. Впуская в свою жизнь Михаила, я открыла туда дорогу и его близким. Княгине в первую очередь. Она поняла меня, а я - её. Мы были слишком похожи, чтобы остаться друг от друга в стороне.
В голове крутилась мысль, что меня окружают трагедии. Или я окружаю ими себя? Только плакать было нельзя. Не сейчас точно.
Я, кажется, задремала, потому что вздрогнула и села, рассеянно озираясь по сторонам. На часах было без пятнадцати четыре. Отряхнувшись, я вышла из комнаты. На автомате направилась было в ванную, но у двери замерла.
Все изменилось. И в этом доме сейчас меня быть не должно. Договор был расторгнут, и мне, по правилам, следовало уехать позавчера.
Я прошла на кухню, заглянула в столовую и увидела Михаила. Он был без пиджака, в рубашке и черных брюках.
- Ты... все это время сидишь здесь?
Он чуть повернул голову в мою сторону - под глазами легли черные круги, черты лица заострились, стали жестче.
- Нет. Я уходил. Не могу уснуть.
Я села рядом, положила руку на его колено. - Смотрю и не верю, что это она, - Миша опустил глаза. - Позавчера, когда приехал, спустился вниз и ждал, пока музыка заиграет. А она не заиграла.
Я вспомнила то утро. Миша вошел в комнату, не сняв пальто, стремительно, рукой ударив по двери, а у кресла замер. В лице не изменился, только челюсти сжал. А потом отошел к окну и до приезда скорой глядел на руины.
- Знаешь, она не смотрела мои бои, - он потер подбородок, возведя к потолку глаза. - Даже, когда я был в юношеской команде. Если приходила, то сидела в коридоре, между раздевалками и залом. Говорила: "Буду ждать тебя за кулисами". Я так обижался, злился, хамил... Это все такая ерунда, она ведь была рядом. А я не говорил ей даже, как бежал "за кулисы", чтобы первым рассказать о победе. Или как плелся мимо раздевалок, когда получал по башке, надеясь, что она не пришла и не увидит мой разбитый нос и тухлый вид.
Я потерла шрам, откинув волосы. От недосыпа начинала болеть голова.
- Я в свое время тоже много чего не сказала родителям и бабушке тоже. Говорила потом, на могилах. И верила, что они меня слышат. Хотела верить.
Мы помолчали. Я поднялась первой и протянула руку.
- Пошли.
- Куда? - рассеянно спросил Михаил.
- Прогуляемся.
Он взял мою ладонь и, крепко сжав, поднялся. Сам потянул меня к двери, по пути снимая пиджак со стула.
Мы вышли на крыльцо, в предрассветную прохладу. Миша оперся о перила и, запрокинув голову, вздохнул полной грудью.
- Яблонями пахнет.
Где-то далеко засвистела птица. Одна, вторая, третья. А четвертая отозвалась совсем рядом - в саду, среди руин.
Миша выставил локоть, и я, положа ладонь на сгиб, оперлась о него.
Мы медленно прогуливались по двору: прошли мимо цветущих деревьев, мимо остатков фундамента, к высоким стенам, где было прохладно и сыро. Миша набросил свой пиджак мне на плечи.
- Я уеду через три дня, - заметил как бы между прочим.
- На девять дней не останешься?
- Нет. По контракту не дадут. Это плохо?
- Не думаю.
- А я чувствую себя предателем.
- Ты при жизни всегда был с ней рядом. Больше, чем кто другой. Вот это на самом деле важно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
- А ты? Придешь?
- На кладбище? Приду. На поминки... Не знаю.
Мы обогнули лабиринт из руин и вышли к ограде - контрастно новой и аккуратной по сравнению с останками имения.
Здесь Миша остановился и обернулся ко мне.
