знал только Гаррель и то… кажется, я тогда еще путалась и доложила по секрету, что уезжаю в По на пмж. У мужчины полезли глаза на лоб:
— Немыслимое расстояние, мадам! И что за странный крюк вы сделали тогда? Не было войск ближе к дому? Но раз уж вы здесь — оставайтесь, голубка вы наша! Мы сами станем платить вам жалование.
Я и растрогалась, и удивилась его словам о расстоянии и, кажется, поняла, что опять что-то напутала с названиями. Но уточнять не стала… просто не до того уже было — пробило на слёзы. Гормоны…
Ранним утром Дешам сажал меня на мягкий пассажирский дилижанс, приговаривая, инструктируя и буквально не закрывая рот… будто спешил сказать все то, от чего я вдруг резко поумнела бы:
— Растрясет… здесь все дилижансы идут в одну сторону. Остановитесь на второй станции — это с полдня пути отсюда и возьмете комнату… отдохнете, поедите, отоспитесь. Мари?! Это серьезно. Дальше возьмите карету — это дорого, но дороги там ужасны — камень на камне. Пускай едет не спеша… и обязательно предупредите, что это я велел сделать так… или лучше скажите — полковник. Обещайте мне… и пишите, слышите? Я там положил еще один саквояж — это вам от меня, но и не только. Может это такая благодарность? Но наместник подходил пару раз и спрашивал о вас, когда вы отдыхали… принес зерна кофе. Сказал — они уже обжарены. Я не знаток, но Гаррель велел купить для вас мельничку… здесь внутри — маленькая ручная мельничка, девочка моя…
— Дешам! — уткнулась я лицом ему в грудь, давясь рыданиями. Обняла за пояс: — Жак… я не прощаюсь, мы обязательно увидимся еще, и я расскажу тогда — обещаю, что расскажу все. Сядем с вами… и будем говорить.
Я хотела сказать ему много чего. О том, например, что приблизительно… через два года начнется очередная война — Франция вступит в спор с Англией за колонии за океаном. Потом французы впишутся за союзников и ввяжутся в войну «за австрийское наследство». Франция и Россия в этой войне будут на одной стороне, но радости в этом мало — полк ла Марльера приграничный и их обязательно дернут туда — в семилетнюю бойню, грызню непонятно за что.
Меня мало волновали заокеанские колонии, что и нормально, в принципе. Но болела душа за всех тех, кого оставляла там — в цитадели Безансона. Сказать Дешаму, предупредить его? Но ведь все равно он уйдет с полком — спасать, лечить… Как и Гаррель, и Ланс, и Люк… и многие другие, кого я тоже знала и кто уже стал мне дорог. Незаметно и необъяснимо… но это так.
— Ваш отец, мадам? — качала головой приятная дама в шляпке с цветами, — ну полно… полно печалиться — скоро увидитесь вновь. Он у вас совсем молод…
Наверное… увидимся. Мой папка всегда держался в стороне от семейного «курятника» — жены, трех дочек, внучек и внуков… Когда в семье появились маленькие мужчины, потребности возиться с ними, воспитывать их у него уже не было — только отдохнуть после работы. С ним мы никогда не были близки так, как с доктором. И будь мне в душе тоже двадцать три, как Маритт, может и воспринимала бы его отцом, а так… В мои тридцать шесть… семь уже, я чувствовала его своим другом — самым близким и надежным.
Утром я хорошенько рассмотрела дом, где спала — они все здесь были построены по одному подобию — камень стен и пола на первом этаже, тяжелые балки, держащие деревянный настил пола второго… в каждой комнате или камин, или его теплая стенка… Вместо ковров на стенах подобие примитивных гобеленов. На полу — половички. Салфетки, покрывала, расписные кувшины, блюда на камине… — чисто, даже уютно. Захотелось скорее взглянуть на дом викария.
Но вначале…
— Бригитт, скажите — а виконт… де Монбельяр? — читала я по листочку имя человека, которому писал обо мне Дешам.
— Да, де Монбельяр. У меня есть для него письмо от старого друга. Отправьте кого-нибудь передать, если можно, — попросила я женщину, с удовольствием принимаясь за утреннюю молочную кашу.
Вскоре шустрый мальчишка унесся к мрачному строению на горе.
— А там правда кто-то живет? — удивилась я, — по виду все нежилое.
— Хозяин редко наезжает в шале, — присела и себе за массивный старый стол женщина, оставив кухонные заботы молодой помощнице: — Но сейчас озаботился кузнями — я говорила. Так что пару дней уже живет здесь, скоро может опять уедет…
— А где живет его семья? — выпытывала я.
— Графья Монбельяры не французы, мадам, их земли на той стороне — за границей. Там го-ород, — протянула она значимо, — там громадный за-амок — не чета здешнему шале. Его тут поставили когда-то… очень давно, чтобы контролировать соляной путь… да. А нынче только наведываются. В основном — мсье Старый Рауль.
— Сильно старый?
— Душа у него старая, мадам… — вздохнула женщина, — скорбит уж…
Я не стала выпытывать все сразу, да и старый Рауль был почему-то не так интересен, как Рауль молодой — тут по определению и без объяснений.
— А когда мы сможем посмотреть дом викария?
— Доели, мадам? Сразу и пойдем — чего тянуть? — встала с лавки Бригитт, меняя фартук на другой — почище и поновее, и поправляя чепец.
А я привычно натянула перчатки и оглядела себя — юбка из тяжелого вишневого крепа, белоснежное фишю — косынка, прикрывающая декольте и почти черный жакет-карако с более светлыми кружевами в цвет юбки. Всё то же, в чем выехала из Анжу. Небогато, но достойно — хотелось, да и нужно было производить впечатление если и не богатой, то знатной дамы.
Мы вышли из дому и сошли с крыльца прямо на мостовую. Сбоку шумела река, пахло водой и, наверное, окончанием лета — самые верхушки холмов уже несмело играли осенними красками. Дальше меня повели по улице куда-то вверх. Несмотря на то, что на улицах никого не было, ощущения запустения или заброшенности не возникало — слишком живой и разнообразной была природа вокруг.
Щурясь от солнца, я все оглядывалась на свой дом, который был виден отсюда. И перед глазами вставали крысиные гнезда, свитые из остатков перины. Непонятно по какой причине, но я улыбалась — наверное, в общем и целом, все складывалось неплохо. А крыс выгоним.
— А вот и мсье виконт, мадам — идет вместе с Гонтраном. Видно, хочет сам расспросить про старого друга, — смотрела женщина из-под ладони на дорогу впереди. Я сделала так
