Бурный поток захлестнул могилу навеки и теперь подхватил всех, дерзнувших нарушить покой мертвого гуннского вождя, подхватил, понес, затягивая на дно и швыряя о камни.
– Ох! – Радомир сильно ударился плечом, обернулся. – Держись, держись, милая!
– Сам держись, я плаваю лучше тебя! Давай во-он туда, на отмель.
– Давай.
Из последних сил. Как на марш-броске. Впрочем, на марш-броске, да еще в противогазах, бывало и похуже. А здесь что? Ну, течение бурное, зато водичка теплая – красота, купайся себе, сколько влезет. Гм, гм… меч бы не утопить, однако. Хороший меч, немаленьких денег стоит, уже никак не меньше той славной бежевой «Победы», что лежит сейчас, милая, в болотной трясине, навсегда, так сказать, упокоившись. Жаль, жаль, хорошая машиненка была, и движок – что надо.
Ну, наконец-то! Наконец-то отмель. Супруги выбрались на жаркий песочек, скинули одежку – посушить, да и самим погреться на солнышке. Хотя бы чуть-чуть отдохнуть, а уж потом поискать, кто тут вообще остался?
Дружиники – с той стороны, с черного, так сказать, входа, люди Варимберта… черт знает, где… повсюду. Есть еще гунны Сарганы – вот с этими не хотелось бы встретиться.
– Что-что ты там прошептал, милый?
– Да про гуннов. Говорю, не хотелось бы с ними…
Сказал, и как накаркал! Притянул беду.
Что-то хрустнуло, зашуршало позади, в зарослях плакучей ивы, ветки раздвинулись, и наружу показалась любопытная юная физиономия с узкими гуннскими глазами. Этакий индеец, вождь Белое Перо.
Князь потянулся к мечу… Физиономия неожиданно улыбнулась:
– Однако наконец-то вас тут я встретил, да.
– Миусс!!! – одновременно выкрикнули князь и княгиня. – Ты-то как здесь? Живой!
– С Варимбертом-херцогом, да, – выбравшись на песочек пляжа, радостно закивал Миусс – старинный дружок Рада, а потом – и Хильды.
Молодой, так похожий на индейца, парень. Сколько ему сейчас стукнуло – шестнадцать, семнадцать? Гдето так.
– Ты что так уставился, друже Миусс? Не совсем нас признал, что ли?
– Признал совсем-совсем, так, – гунн конфузливо кашлянул. – Только вы это… оделись бы, да.
– Ой, надо же, – глядя, как Хильда, смеясь, поспешно натягивает тунику, Радомир махнул рукой. – Ишь ты, какие мы моралисты! А могилу-то грабить не страшно было?
– Не грабил я могилу, да, это Варимберт-херцог.
– А ты рядом стоял, на шухере, – одеваясь, хохотнул князь. – Все равно – соучастник. Не боишься Аттилы-конунга гнева?
Миусс неожиданно приосанился и гордо тряхнул головой:
– Аттила-коннуг – язычник поганый, да. Чего мне могилы бояться его, коль я теперь христианин добрый!
– Ах, вот как? Христианин, да еще и добрый! Не, Хильда, милая, ты слыхала? Вот так новость: Миусс наш – христианин! Уж поистине, неисповедимы пути Господни.
– Ладно вам, ладно. Поспешайте – Варимберт-херцог людей по всей реке послал – вас повсюду ищет, пир хочет, да.
– Пир? Пир – это хорошо, – Радомир, смеясь, погладил живот. – Признаться, с утра во рту росинки маковой не было.
Друидов так и не нашли, то ли они утонули, то ли, воспользовавшись суматохой, скрылись. Зато Саргана – о, это была знатная пленница. Она и не скрывала, зачем на протяжении всего длинного и трудного пути столь трогательно заботилась о княгине и князе. Это была благородная кровь, это была – жертва! Необходимая, как и волшебная корона бургундов.
Захотела девушка власти… тут ей и шею сломить.
– Она – теперь ваша, – вечером, во время пира, сделал широкий жест Варимберт. – Делайте с ней, что хотите. К смерти Саргана готова, но… я вот хотел вас кое о чем попросить. Видите ли, недавно я задумал жениться, обрести дом и покой… а вот, как говорят ромеи, когда выбирают своих магистратов – подходящей кандидатуры нет.
– Ага! – сразу сообразил Радомир. – ты не о Саргане ли речь завел?
– О ней, – не стал притворяться херцог. – Давно она мне по нраву, жаль, что нынче вот так вот пришлось свидеться.
Князь рассмеялся и махнул рукой:
– Так и оставил бы ее себе, экое дело!
– Нет, – Варимберт упрямо тряхнул шевелюрой. – Так она была бы пленница. А так – я ее у тебя выкуплю. И имей в виду – серебра отсыплю изрядно, а то и золота.
– Не надо ни серебра, ни золота, – Радомир со всей серьезностью посмотрел собеседнику в глаза. – Кое-что другое надо. Саргана прекрасно знает – что.
– Надеюсь, не подходы к могиле? – хмыкнул Варимберт.
– Нет. Так, некие травки, зелья, заклятья… мелочь. Она-то, кстати, согласна за тебя выйти?
– А куда ей деваться-то? Жребий брошен – alea jacta est!
Глава 12
Лето – осень 455 г. Поднепровье – Южная лесостепь
Правда, что вандалы разграбили Рим?
С утра зарядил дождь, казалось, всерьез и надолго обложив тяжелыми серыми тучами небо. Однако поднявшийся к полудню ветер разогнал облака, и яркое солнышко отразилось в широкой реке – синей, синей, как васильки или глаза любимой красавицы-девы.
Двое парней, братья Борич и Гостой, выбрались из-под навеса, устроенного меж двух старых берез, росших неподалеку от заливного луга. На лугу паслось стадо, пестрые коровушки мычали, довольно жуя сочную траву – что им дождь? Наоборот, еще лучше, чем вёдро – не так жарко, да оводов-слепней куда как меньше.
Много коров у старосты Кия – целое стадо, да, кроме коров, есть еще и овцы, и свиньи, и козы – кого только нет! И рабов полно, Кий-перевозчик, Кия из рода Автлемара Черный Плащ отнюдь не зря слыл в здешних местах человеком зажиточным и хозяином хватким. Да и родичи его, по соседним селеньям сидевшие, тоже к голи перекатной не относились ничуть, что Хорунгва-Хорива взять, что Щека с сестрицой Лыбедью. Много было скота, хватало и рабов, и купленных, и плененных, и вот так, как братовья, подаренных. Кто в поле работал, кто так, по хозяйству, кто на перевозе лодки тянул – дело непростое, ответственное, тяжелое, не всякий к нему способность имел. Братья Борич и Гостой – имели, да, в силу возраста, особой выносливостью похвастаться не могли, вот староста Кий и давал им время от времени передышку – на дальние луга скот пасти посылал. Пасти да заодно и по сторонам поглядывать – после того, как выгорел дотла Данпарстад, времена наступили опасные, в лесах да в степи кого только не шлялось! Шалили – грабили обозы, купцов, неосторожных путников убивали, а, сбившись в крупные шайки, не брезговали нападать и на селения, да поступали хитро – предварительно сговаривались то с одним, то с другим старейшиной-старостой, всем против всех помогали, себя не забывая. Так вот и жили, принося окрестным людям немало зла. Средь злодеев этих всякого народу хватало – оставшиеся в живых после пожара и мора готы, словене, гунны, разбежавшиеся после разгрома Эллака. И самым гнусным разбойником был некий Вальдинг из Данпарстада. Вот уж, поистине, сущий злодей – никого не щадил, ни старых, ни малых, любил убивать, а пуще того – примучить. Палач при нем имелся умелый, опытный – пытал с огоньком, сдирал с живых людей кожу. Слава богам, Вальдинг, как снег сошел да пути-дорожки подсохли, со всей своей шайкой на юга подался – на ромейский путь, грабить. Спокойнее стало в лесах, селяне приободрились, перебили многие мелкие шайки. И все ж до сих пор выставляли сторожу. Не отдельных воинов – то слишком жирно б было – а вот так: охотникам, пастухам поручали.
Гостой стряхнул с мокрых волос дождевые капли, улыбнулся чему-то – солнышку летнему радостному или теплу, или вот, просто на душе вдруг захорошело у парня, вроде бы ни с того ни с сего, так ведь бывает, и часто.
Даже Борич заметил, обернулся, спросил:
– Чему улыбаешься, брате?
– Так… – Гостой тряхнул головою. – Хорошо кругом, правда? И Кий-староста к нам – по добру.
– Потому что и мы к нему – по добру, – Борич посмотрел на тот берег, показалось, будто мелькнули там стремительные тени всадников. И кто там, на кручах, мог шастать? Разбойники-гунны?
А вообще, младший братец прав был насчет местных. Да, конечно, поначалу – как и просил Радомир-князь, староста новых рабов сторожил, в черном теле держал. Однако работали парни старательно, в дело любое душу вкладывали, что ни поручи – исполняли в срок и толково. Оттого и оттаял сердцем Кий-перевозчик, оттого все более челядинам своим новым доверял. А когда месяца два назад те девок местных от медведя спасли, так и вообще – почти полная воля для братьев настала. Лишь по первости приглядывал Кий за парнями, пока не приметил, не убедился, что никуда те бежать не собирались и работу порученную исполняли не за страх, а за совесть. Как-то даже после того, как отсеялись, позвал в свою избу челядинцев, накормил до отвала, беседу завел. И намекнул – мол, пора из вас, парни, со временем из рабов справными хозяевами делать. Женить, дома-избы сладить, участок дать, чтоб и пахать сеять могли и, при нужде, постоять за родное селенье.
Услыхав такое, братья переглянулись радостно – затем ведь они сюда и пришли. Чтоб своими стать. Навсегда, навечно. От ушлого старосты взгляды эти, конечно же, не ускользнули, отнюдь. А к Боричу с Гостоем с той поры, как к родным, все в селении относились. Борич даже оттаял немного душой, а то ведь все никак не мог, все вспоминал Очену-деву, все в сердце держал, молился, каждую ночь с ней разговаривал. О себе рассказывал, о брате, о Кие и всех прочих селянах.
