за последнюю неделю – больше ста. Из-за пожаров и взрывов пострадали не только жилые дома, но и магазины, рестораны, школы и даже детские сады. Многие предприятия закрылись, ещё больше оказались разорены или разграблены. Полиция не в состоянии следить за порядком, тюрьмы переполнены – столько за последнее время появилось криминальных личностей. Люди недовольны тем, что власти отбирают их родных и близких, когда те воспользовались своей «болезнью», ведь многим осталось жить не больше недели. Появилось очень много сумасшедших: кто-то сошёл с ума от горя, кто-то из-за своей мнимой мощи, а кто-то из-за «сыворотки равнодушия».
Учёные предлагают, что неизвестный «вирус» прилетел к нам на землю из-за вспышек солнца, а сама «болезнь» распространяется не только от прикосновений человека к человеку, но и от прикосновений к самым обычным вещам. «Мы в ловушке» – как сказал один из учёных, потому что нам, людям, спасаться почти некуда. Однако некоторые из людей имеют некий иммунитет к этой странной болезни, и таких людей собирают в недавно построенном Едином Городе или, как его ещё называют, Уно. И пока этот город – единственное, что может спасти человеческий род от вымирания…»
Экран погас – кончилась зарядка. Я вдруг с тревогой отдёрнула руку от перил, ведь когда здесь будет спускаться Джозеф из квартиры Филис, то он может касаться этих перил и заразиться. Но потом я запоздало осознала – я и так сегодня его много касалась. И до этого тоже, когда боялась признаться самой себе, что заражена. Пожалуй, об этом стоило давно рассказать Филис и Джозефу, ведь они были моими самыми близкими людьми, но с другой стороны, я почему-то понимала – они знали. Не мог ведь Джозеф не чувствовать мою высокую температуру тела или не видеть мою потрескавшуюся кожу на руках. Ожогов ещё не было – слишком тщательно я следила за тем, чтобы проявлять как можно меньше эмоций. И ожогов не было у Джозефа или у Филис: значит ли это, что они не оказались заражены? Значит ли это, что они будут жить дальше?
Как же отчаянно хотелось верить, что да.
Молиться Богу, как это делал Джозеф каждое воскресенье, – вот что я хотела сделать сейчас, но не стала. Это – слабость. Это – унижение собственного достоинства. Это – потеря своих сил. Я не могла себе такого позволить – и так слишком разбитой была сегодня. С меня хватит слёз, соплей и отчаяния. Надо стать сильнее. Да, надо быть сильнее. Или хотя бы вернуть свою былую силу…
Скорей снимай свою маску, иначе так и проживёшь свою жизнь не самой собой!
А там, за стеклом, человек, всегда живущий без маски, – без кожи, без лица, без имени. Мышцы обтягивали его скелет, как красные тряпки задушенного несчастного; пустые глазницы жутко следили за каждым движением моих пальцев; а белоснежные зубы изогнулись в уродливой улыбке – ты такой же внутри, человече, такой же. А вокруг – реки, моря, океаны крови. Всё залито алой водой, всё стало бордовым, словно ангелы неба пролили всю свою кровь на тёмные улицы Колдстрейна – вязкая жидкость пропитала снег, кишки обвешали деревья вместо рождественских гирлянд, сердца отчаянно хватали затхлый воздух перед тем, как окончательно перестать биться. А для кого? Для кого, если все вокруг вдруг сошли с ума от запаха крови и резали друг друга? Для кого? Для этих полоумных людишек, что как дети игрались друг с другом и пытались проткнуть себя и других? Для кого стучали эти сердца?
Точно не для меня: я лишь зритель, что спускался по лестнице и увидел хаос, творящийся снаружи: безумие, убийства, жестокость – истинная природа человека. Между этими двуногими спятившими существами скользили знакомые мне силуэты, проникающие сквозь дышащие стены и вытекающие из оживших дверных ручек. Всё оживало и всё умирало – мёртвые становились живыми, живые – мёртвыми. Мир перевернулся с ног на голову – это всего лишь моё воображение.
Больное воображение.
Голова гудела, меня шатало из стороны в сторону, становилось то холодно, то слишком жарко. Не знаю, стошнило ли меня или нет, но под ногами вдруг стало как-то скользко: чёрная жидкость тянулась от меня, как запах смерти от разлагающегося трупа. Сердце сначала стучало громко, а затем – тихо-тихо, словно давало знать, что мне осталось считанные секунды. Сверкали ножи, умирали люди, в ярости кричали эти безумные существа – а ведь только я тут сумасшедшая, только я.
Я.
От галлюцинаций воротило, глаза горели, как и грудная клетка, стало неимоверно страшно: так страшно, что я обнаружила себя забившейся в угол подъезда и тяжело дышавшей от паники. Стены всё ещё дышали, а дверные ручки шевелились, но всё остальное уже постепенно исчезло, тогда как ужас заметно отступил. В какой-то момент стало очень легко, точно лёгкие освободились от бремени кожи и теперь дышали вне зависимости от самого человека. Мысли путались, голова ещё болела, но мне стало уже лучше. Пошатываясь, я с трудом встала и наконец-то вышла на улицу. Морозный воздух тут же освежил, как ведро прохладной воды утром: силуэты исчезли, как и звон в ушах, вонь застоявшейся крови сменился на запах хвойного леса и табака.
Но мне стало лучше. Да, лучше после всего того, что бы это ни было.
Машина с водителем от Элроя всё так же покорно ждала меня прямо перед парадной дома Филис. Джозеф остался у неё под предлогом помочь всё убрать, а я решила больше не испытывать терпение Элроя, который отпустил меня всего на три часа, а прошло уже четыре. Ограничение – вот чем он решил меня взять, а я и не сопротивлялась. До этого – не за чем, а сейчас – не до того. Меня больше волновало собственное состояние, особенно психическое после всего увиденного, а не то, зачем Джозеф остался с Филис и почему он бросил своего брата с сестрой. Утреннее происшествие с Хэмфри и Олин почти стёрлось из головы, почти как вчерашние события. Думать о своей дырявой памяти хотелось меньше всего, но почему-то я оказалась уверена, что моя память и галлюцинации связаны друг с другом сильнее, чем я слепо надеялась. Или нет?
С трудом собравшись как с мыслями, так и с силами, я медленно подошла к машине и чуть ли не упала. Развязавшийся шнурок предательски попался под ноги, точно так и хотел убить меня после всех злоключений. Стресс от них до сих пор преследовал меня и усугублял и без того подавленное моральное состояние. Мне было противно
