— Спасибо, — комиссар прикурил, поморщился брезгливо. — Знаешь, Рич, до войны папиросы были лучше. Не находишь? Сейчас все переходят на американские, а это такая гадость! Да! Виргинский табак — просто издевательство, пусть его негры курят… Про аресты кто тебе стукнул?
Бывший штабс-капитан пожал плечами.
— Забыл. А какая разница?
— Разница есть…
Прюдом вновь поглядел в серое небо и внезапно улыбнулся.
— Как ты думаешь, чего я сюда перевелся? В эту африканскую глушь? Мог бы служить у себя на родине, в Лилле… Только там я бы выше лейтенанта не вырос. Здесь, как видишь, совсем другое дело.
— А я-то грешил на местных гурий! — хмыкнул Ричард Грай. Комиссар погрозил ему пальцем.
— Один франк, Рич, один франк! Я тебя все-таки подстерегу!.. Гурии — это, как говорят, янки, бонус. Я маленький человек, Рич, даже ростом не вышел, а маленький человек в маленьких чинах — нонсенс. Да! Но когда я перевелся, то быстро понял, что руководить целым городом — нечто иное, чем командовать районным комиссариатом в рабочем пригороде. Да! И знаешь, у кого я учился?
Ответа он не дождался, но ничуть не расстроился. Напротив, повеселел еще больше.
— У кого мне было учиться, как не у главного «каппо» Эль-Джадиры? Слово «каппо» тебе знакомо?
— Старший мафиози, — равнодушно бросил Ричард Грай, — если тоже по-итальянски.
— Именно. Мне очень понравилась твоя мафия, Рич. И знаешь, чем? Тем, что ты всегда оставался главным, что бы ни происходило. Да-да-да! Я попытался делать то же самое в полиции, и, знаешь, удавалось… Но не всегда. Ты вернулся, и все пошло кувырком. Сначала эти наглые русские, потом какой-то тип в штатском из Касабланки. А затем мне сообщают, что в Эль-Джадире собирается целое шпионское кубло, а я должен под козырек брать и ни во что не вмешиваться. Да! Но при этом отвечать все равно мне!.. О-о!.. Там, в Европе, целые города с земли сносят, а меня назначают крайним. Будто я лично бомбами швыряюсь!
Бывший штабс-капитан бросил недокуренную папиросу, наступил на окурок.
— Хочешь, посочувствую, Даниэль? Могу — от всей души.
— О! Узнаю, — комиссар весело улыбнулся. — Твой слегка натужный цинизм никуда не делся. Да-да-да! Нет, Рич, не надо, к счастью, все переменилось. Мы уже решили, что ты не шпион, но на всякий случай сообщаю. Переговоров с Тросси и его подельщиками не будет. Да! Черчилль и де Голль завтра выступят с совместным заявлением. Никакого мира с бошами, только безоговорочная капитуляция! А шпионов и провокаторов велено арестовать. Да и еще раз да! Причем кому — мне! Я получил особые полномочия, завтра прибудет подкрепление из Касабланки, и с божьей помощью начнем.
— А Европу пусть бомбят?
Полицейский недоуменно моргнул:
— А при чем здесь я? За войну отвечают генералы. Да-да! Мне уже успели кое-что шепнуть на ушко. Военные соглашались заключить перемирие с бошами, у них слишком большие потери. Гитлер, будь он проклят, и в самом деле применил что-то новенькое. Да! Но де Голль не захотел становиться вторым Петеном. И Черчиллю отступать некуда, это, что ни говори, его личная война. Говорят, следующей целью будет Париж. Печально, но, к счастью, мы с тобой в Африке. Да! У них там своя война — у нас своя.
Ричард Грай поглядел на друга-приятеля, хотел возразить, но в последний миг передумал. У каждого и в самом деле своя война. Кому — до смерти четыре шага, кому — мать родная.
— В среду берем Тросси, если он, конечно, воскреснет и приплывет на «Текоре». Да, я уже все знаю, не один ты, Рич, такой умный! Да-да-да!.. Сюда собирается также некто Лео Гершинин, испанский нацист. Его тоже берем. Да! Это — главные, а к ним — гарнир. Я составил списочек фамилий на пятьдесят для начала. Надо же почистить Эль-Джадиру от всякой швали!
Бывший штабс-капитан вспомнил Деметриоса и мысленно пожелал тому поскорее добраться до Испанского Марокко. Услышанное не слишком удивило. Весной 1943-го де Голль провел чистку полиции, затем занялся муниципальной властью, теперь же пришел черед «густого гребня». В освобожденной Франции аресты идут уже не первый месяц, наступила очередь и Северной Африки. Шпионская банда Чезаре Тросси и Лео Гершинина — не худший предлог.
А Европу пусть разносят в кровавые клочья!
Холод куда-то исчез, сменившись порывом знойного харматана. Ричард Грай расстегнул ворот рубашки.
Душно!
— Ничего не хочешь спросить? — как ни в чем не бывало поинтересовался Прюдом. — Нет? Тогда спрошу я. Да! В этом раскладе ты где предпочитаешь оказаться? В одной камере с Тросси — или где-нибудь еще?
— А у меня есть выбор?
Прюдом ослепительно улыбнулся:
— Есть! Да-да-да! И знаешь, почему? Потому что мы с тобой друзья, Рич. Настоящие друзья! Да! И я не могу позволить, чтобы мой друг попал за решетку. Я даже не смогу оформить несчастный случай или, к примеру, самоубийство.
Ричард Грай спокойно кивнул:
— Не сможешь. На мою могилу лягут листы известных тебе протоколов. Даже если назначишь беднягу Деметриоса Ночным Меркурием, восемнадцать безвинных душ все равно станут на пороге. Они ждут, друг Даниэль.
— Я буду очень стараться, Рич.
Улыбка исчезла. Полицейский поглядел прямо в глаза:
— Но и ты мне помоги. Понадобятся твои показания на главных фигурантов. Будет процесс — пойдешь свидетелем. Но этого мало. Да! Нужна жемчужина в заколке для галстука. И знаешь, какая?
Подождал ответа, шевельнул усиками:
— Ночной Меркурий. Отдай его мне, Рич! Да-да! Пусть это будет Деметриос или кто другой, живой, мертвый — все равно. Отдай! Докажи, что это именно он, найди улики. Меня ждут на пороге восемнадцать безвинных, а его — две сотни. Отдай!..
Бывший штабс-капитан взглянул сочувственно.
— Хочешь красное сердечко в розетку, друг Даниэль? А трехцветную ленту на венок вместе с оркестром, играющим «Марсельезу»? Ночной Меркурий погубил уже две сотни, что ему маленький провинциальный полицейский? Всего-навсего номер двести первый.
Наклонился, шепнул в самое ухо.
— И с чего ты взял, что эти двести — безвинные?
Крупный план. Касабланка.
Октябрь 1941 года.
— А не пойти ли нам по бабам? — мечтательно улыбнулся Липка, сдвигая шляпу на затылок. — Мулаточки, берберочки, гурии… Если бы ты знал, Родион, как осточертели немки, ja. Коровы, ей-богу, ни ума, ни фантазии. Одно мясо!..
Я покосился на герра майора. В штатском, да еще без монокля, Теодор фон Липпе-Липский и в самом деле напоминал немолодого бонвивана, вырвавшегося из семейной клетки. «Гурии» такого с лету склюют: дорогой плащ, туфли крокодиловой кожи, черненый серебряный перстень с черепом, маленький бриллиант в галстучной заколке. На какие, интересно, шиши? Сколько им там платят, в Вермахте?
Липка перехватил мой взгляд, ухмыльнулся.
— В следующий раз возьму документы арабского шейха. Приеду в бурнусе — и с караваном верблюдов. А гарем наберу там.
Он дернул подбородком в сторону сияющей вывески американского кафе, самого веселого места в славном городе Касабланке. Туда мы и собрались, но в последний момент Фёдор предложил не спешить и расположиться на лавочке в сквере, аккурат против входа. Я не стал спорить. Для ловли гурий место в самый раз, но серьезный разговор в кафе вести не стоит.
Я вынул из кармана флягу, открутил крышечку.
— Будешь?
— А ты сомневаешься?
Липка, молодецки отхлебнув, выдохнул, расплылся в улыбке.
— Mein Gott![45] Неужели самогон? Я снова дома!..
Я хотел заступиться за лучшую граппу от Марсельца, но внезапно в моей руке словно сам собой появился большой твердый конверт. Я пододвинул портфель, щелкнул замком.
— Лучше за пазуху, — негромко бросил Фёдор, вновь прикладываясь к фляге. — Представляешь, три ночи не сплю, пистолет кладу на туалетный столик.
Я повиновался. Конверт все равно придется переложить, но пусть Липка успокоится.
— Теперь слушай внимательно, Родион. С Рёсслером я договорился…
— С Лавочником, — как можно мягче поправил я.
Липка скривился.
— С Лавочником… У Руди, между прочим, Железный крест! Ну, пусть… Русского шпиона будем топить, да. Он самый настоящий двурушник, к тому же болтун и двоеженец. Канал рубим напрочь и все передаем через тебя. Заодно и Лавочника проконтролируем, чтобы он лишнего в Москву не сообщил, ja. Хотя какая Москва! Гансы уже за Подольском, глядишь, через пару дней на Воробьевых горах будут. Только не говори, что Сталин все равно победит.
Я поглядел на переливающиеся неоновые огни, толпящуюся у входа публику, долгий ряд дорогих авто. Немцы взяли Подольск… Именно сейчас там умирают курсанты подольского пехотного и подольского артиллерийского, такие же юнкера, как и мы с Липкой когда-то. Мне не за что их любить, этих сталинских выкормышей, но они умирают. А у меня есть только конверт за пазухой.
