Он открыл дверцу шкафчика, потом отпустил. Взял со стола яблоко и осторожно разрезал на несколько частей. Одна составляющая бешеного коктейля, той бури, что ещё клокотала в нем отошла на второй план. Беспокойство, что с ней, могло что-то случиться, медленно растворялось. Стало чуточку легче, что она явилась домой живая и здоровая.
Она боялась к нему даже прикоснуться. В таком состоянии, притихший, сдерживающийся, он пугал её больше. Лучше бы накричал на неё; лучше бы изверг весь свой гнев как вулкан, затопив её с головой. Она бы ответила, начала отбиваться, объяснила всё. Но он молчал.
И не предполагала раньше, что молчание может быть таким «говорящим», таким «громким», просто оглушающим… Не находилось слов, что бы начать разговор, хотелось нервно расхохотаться от абсурдности происходящего. От того что глупая и невинная ситуация на глазах превращалась в катастрофу.
Сейчас, глядя на него, вернее, на его широкую спину, обтянутую тёплым голубым пуловером, она живо представила себя на его месте. Так живо, что стало жутковато. Жутковато от осознания того, как он провёл эти часы в её ожидании, пока она вела непринуждённую беседу, выслушивая все бредни с деланным интересом. Она жалела, что так импульсивно поступила, согласившись на встречу с Даниэллом. Совершенно ненужную ей встречу.
— Ты долго ещё молчать будешь? — тихо спросила, будто боялась разбудить тот самый вулкан внутри его.
Ян скривился, сглотнув, словно ему пришлось пережевать не кусочек яблока, а её слова тоже.
— Уйди.
Эва прерывисто вдохнула, выбитая из колеи одним словом.
— Да, что…
— Уйди, пока я не отвернул тебе голову, — бросил он жёстко и этого хватило, чтобы Эва покинула кухню, оставив его одного. Поднялась на второй этаж, села на кровать, находясь в каком-то пограничном состоянии, как в прострации, не осознавая до конца суть происходящего. Огляделась, спрашивая, зачем она пришла сюда.
Ян замер, услышав, как хлопнула дверь её спальни на первом этаже.
Замер на мгновение, задерживая дыхание, прислушиваясь. Он удержал себя на месте, хотя уже развернулся и сделал шаг. Видимо, желатиновая капсула начала растворятся, понемногу забирая боль, вместе с которой постепенно отступала горячность, но оставался душевный раскол.
Эва лежала на кровати, не шевелясь; смотрела в потолок, слыша, как собственное сердце билось где-то у горла; наблюдала со стороны, как Ян разбивал вдребезги их собственный мир на тысячи осколков. Только она совсем не собиралась позволить ему этого сделать. Совсем не собиралась. Нужно было привести в чувство этого упрямца, пока он не надумал себе не Бог весть что. Но решительность её немного ослабла, когда она снова натолкнулась на ледяную синеву глаз, застав его на том же месте.
— Тебе нельзя, ты пил таблетки, — констатировала она, видя, как Ян достал бутылку коньяка и бокал.
Поймав его скептический взгляд, она пожала плечами и достала второй. Ян вопросительно приподнял бровь и, получив утвердительный кивок, плеснул ей коньяк. Отсалютовав с язвительной усмешкой, он выпил залпом свою порцию и налил вторую, а Эва скривилась, едва глотнув. Он сразу сунул ей в рот дольку яблока, едва заметил её гримасу, даже не успев подумать, что делает.
— Глупо спрашивать, обижаешься ли ты?
Он молчал, и Эва уже готова была согласиться с провальностью очередной попытки.
— Глупо.
— Злишься?
— Тоже глупо.
— В гневе?
— В абсолютном.
— Я не могла тебе позвонить.
— Самой не смешно?
— Ты прав.
— Вот видишь?
Пара хлёстких фраз и таких же хлёстких взглядов, но лучше, чем тихое остервенение в его душе.
Она забралась на высокий стул, а он всё разглядывал её, ища только ему ведомые изъяны.
— Ян. Давай поговорим.
— Не о чем.
— Не веди себя так! — Она подняла голос от бессилия, что не может достучаться до него. Он отвечал, даже не задумываясь, просто парировал в ответ.
— Не кричи.
— Ты убиваешь меня. — Она обречённо глянула на бокал и глотнула ещё.
— Ты меня тоже. — Видел, как она снова скривилась, и выпил ещё. Жидкость приятно согрела внутренности, принося, на удивление, чувство некоторой расслабленности. Нужно было давно выпить.
— Ты недавно мне с упорством доказывал, что есть только биохимическая реакция, а теперь устраиваешь мне сцену ревности из-за пустяка.
На это он не ответил сходу.
— Я устраиваю? — съязвил, посмотрев на неё деланным удивлением.
— Прекрати!
Эва готова была швырнуть в него стаканом, чтобы пробить эту броню безразличия. Ей хотелось распалить его, чтобы он высказался, несмотря на разрушительные последствия. Если прошлый раз она только об этом подумала, то в этот у неё реально чесались руки замахнуться как следует.
— Даже не начинал, — он старался произнести это спокойно, но она видела, как он сжал челюсти, теряя своё железное самообладание.
— Ну так начни! — она звякнула бокалом, поставив его на стол.
— Тебе не понравится, — многообещающе произнёс он.
— А мне и так не нравится. Я не знаю, что ты там подумал…
— Это тебе нужно было подумать, Эва! Тебе нужно было подумать! — резко сказал и скрылся в кабинете, оставив её одну.
— Вот твою ж мать! — выругалась она с чувством и слезла со стула.
Спокойно помыла бокалы, вытерла их полотенцем, пока они не заблестели, убрала бутылку со стола. Придирчиво посмотрела, всё ли стоит на своих местах.
— Рассказывай, — кивнул он, как только она с грохотом захлопнула за собой дверь, зайдя к нему. — Но если мы начнём, тебе может не понравиться то, что ты услышишь от меня, Эва.
Теперь Эва молчала. То ли глоток коньяка её так разгорячил, то ли ситуация обострённая до предела, но сердце снова зачастило, готовое выскочить из груди. Она собиралась закончить разговор, не раз пытаясь его начать. Закончить, хотя уже не имела представления, чем он может обернуться.
В кабинете было темно, только настольная лампа горела. Эва прошла и уселась на край стола, глядя ему в спину. Он не повернулся, а так и стоял, глядя в окно.
— Что? Нечего рассказать? Ты, Эва, — он сделал многозначительную паузу, — ты, которая с тем же упорством доказывала ошибочность моей теории, с удовольствием бегаешь на свидания, даже не удосужившись позвонить мне. Ты даже не вспомнила обо мне. Где были твои чувства? И не нужно говорить, что ты не могла. Я не хочу этого слышать! — Саркастический тон убивал напрочь все попытки связно мыслить, а железная логика ставила в тупик.
