Но для себя я уже приняла решение. Я собиралась выйти замуж за Джорджа. Переехать в провинцию. Родить ребенка. Я сама заварила эту кашу. И теперь мне оставалось лишь подчиниться судьбе, которую я заслуживала.
Я попыталась мыслить рационально. Хорошо, пусть Джорджа подавляет мать — но как только мы поженимся, я постепенно уберу ее подальше от нас. Да, мне безумно не хотелось покидать Нью-Йорк —, возможно, Старый Гринвич принесет мне мир и покой, и я смогу снова заняться сочинительством. Допустим, мой будущий муж был эмоциональным эквивалентом ванильного мороженого — но разве не я клялась больше никогда не становиться жертвой страсти? Не я ли клялась избегать повторения…
Джек.
Джек. Джек. Будь ты проклят, Джек. Не будь той ночи — единственной и нелепой, — я бы никогда не оказалась в объятиях скучного и надежного Джорджа Грея.
За две недели, что предшествовали свадьбе, я смирилась со всем. Я позволила миссис Грей заняться подготовкой брачной церемонии и банкета. Я позволила ей записать меня к портнихе, которая состряпала стандартное белое свадебное платье за восемьдесят пять долларов («Разумеется, мы не возьмем с тебя денег дорогая», — сказала миссис Грей на примерке). Я позволь выбрать ритуал венчания, меню банкета и даже украшение для свадебного торта. Я поехала с Джорджем в Старый Гринвич посмотреть наш новый дом. Это был маленький двухэтажный коттедж в кейпкодском стиле[30] на улице под названием Парк-авеню, в пяти минутах ходьбы от железнодорожной станции. Парк-авеню был очень зеленым и очень уютным жилым районом. У каждого дома был довольно большой передний двор с изумрудно-зеленой лужайкой. Все было безукоризненно ухоженным. Дод с иголочки: никакой тебе облупившейся краски, драных крыш или тусклых окон. После прогулки по Парк-авеню мне стало ясно, что в этой общине нескошенная трава или небрежно усыпанные гравием подъездные дорожки приравниваются к тяжким преступлениям.
Дома вдоль Парк-авеню были типичными образцами новоанглийской застройки — с готическими выступами, белой обшивочной доской и федералистским красными кирпичом. Наш был одним из самых маленьких, с низкими потолками и тесными комнатами. Они были оклеены обоями с невзрачным цветочным рисунком или в мелкую красно-голубую клетку — в стариннном стиле «американа», и у меня возникло ощущение, будто я нахожусь внутри коробки с шоколадом от Уитмана. Мебель была спартанской и по стилю, и по размерам — неуютные угловатые диваны, жесткие деревянные кресла, пара узких односпальных кроватей в хозяйской спальне. В соседней комнате стоял простой деревянный стол с изогнутым стулом.
Идеальное место для твоего кабинета, где ты сможешь писать свой роман, — нарочито бодро произнес Джордж.
А где будет спать малыш? — тихо спросила я.
Первые месяцы — в нашей спальне. В любом случае, мы должны рассматривать этот дом как стартовый. Как только у нас будет двое детей, нам определенно понадобится…
Я перебила его:
Давай сначала с одним разберемся, хорошо?
Хорошо, хорошо, — разволновался он от моего раздраженного тона. — Я вовсе не хочу торопить события…
Я знаю.
Я вышла в коридор, вернулась в хозяйскую спальню и села на одну из кроватей. Матрас показался мне бетонной плитой. Джордж сел рядом. Он взял меня за руку:
Мы можем купить хорошую двуспальную кровать, если ты захочешь.
Я пожала плечами.
И все, что ты пожелаешь здесь изменить, я приму с радостью.
Как насчет того, чтобы спалить этот дом дотла, дорогой?
Все будет замечательно, — бесцветным голосом произнесла я.
Конечно. И мы будем счастливы здесь, верно?
Я кивнула.
Я знаю, что со временем тебе здесь понравится. Черт, Старый Гринвич — великолепное место для семейной жизни.
Черт. Я собиралась выйти замуж за человека, который употребляет слово черт.
Но я по-прежнему не предпринимала никаких попыток вырваться на свободу. Напротив, я спокойно рушила привычную жизнь. Подала заявление об уходе из «Субботы/Воскресенья». Сорила хозяину о том, что освобождаю квартиру. Поскольку я — арендовала ее меблированной, паковать было практически нечего. Так, книги, проигрыватель и коллекцию пластинок, несколько семейных фотографий, три чемодана с одеждой, пишущую машинку. Глядя на свой скромный багаж, я подумала о том, что и в самом деле путешествую по жизни налегке.
Наконец, за три дня до свадьбы, я набралась мужества сказать Эрику о своем вынужденном переселении в Старый Гринвич. Я намеренно не стала говорить об этом раньше, поскольку знала, что он придет в ярость.
Что, разумеется, и произошло.
Это они тебя надоумили? — гневно воскликнул он, расхаживая из угла в угол по моей квартире.
Родители Джорджа просто предложили нам в качестве свадебного подарка очаровательный домик, и я подумала: почему бы нет?
И это все, что тебе пришло в голову?
Да.
Он скептически посмотрел на меня:
Ты… такая преданная Нью-Йорку… вот так запросто решила свернуть свое существование на Манхэттене и переехать в этот проклятый Старый Гринвич только потому, что родители Джорджика дарят вам дом? Ни за что не поверю.
Я подумала, что пришло время что-то изменить, — сказала я как могла, спокойно. — И мне очень хочется мира и покоя.
О, прошу тебя, Эс, давай обойдемся без этого высокопарного дерьма. Ты не хочешь жить в Коннектикуте. Я это знаю. И ты это знаешь.
Это авантюра, но все может сложиться удачно.
Я тебе уже сказал однажды. И повторю. Ты можешь же все бросить, и я буду помогать тебе всем, чем смогу.
Я положила руку на живот:
У меня нет выбора.
Есть. Только ты его не видишь.
Поверь мне, все я вижу. Но я не могу совершить такой резкий пируэт. Я должна делать то, что от меня ждут.
Даже если это загубит твою жизнь?
Я закусила губу и отвернулась, мои глаза горели от слез.
Пожалуйста, перестань, — сказала я.
Он подошел ко мне, положил руку мне на плечо. Впервые в жизни я сбросила его руку.
Я виноват, — сказал он.
Но не так, как я.
Наверное, все мы так или иначе губим свою жизнь…
Меня это должно утешить?
Нет. Это я себя утешаю.
Мне удалось рассмеяться.
Ты прав, — сказала я. — В каком-то смысле мы сами себе все портим. Только некоторые делают это особенно мастерски.
К чести Эрика, надо сказать, что он больше ни разу не упрекнул меня в том, что я выхожу замуж за Джорджа и переезжаю в Коннектикут. Через три дня после этого тяжелого разговора у меня на квартире он облачился в свой единственный костюм, надел чистую белую рубашку, ненавистный (для него) галстук и повел меня к алтарю коллегиальной церкви Марбл. Джордж был в плохо скроенном сюртуке-визитке (и рубашке с высоким воротом), который подчеркивал его школярскую неуклюжесть. Священник — унылый старикан с редеющими волосами и сильной перхотью — монотонно и быстро прочитал молитву. Вся церемония заняла четверть часа. Поскольку приглашенных гостей было всего двенадцать, церковь казалась безлюдной — и наши голоса эхом разносились по пустым рядам. Зрелище было печальным.
