пожалуйста») звенели в его ушах.
Джек провел в школе Святой Хильды еще два года и все это время скучал по мистеру Малькольму – но только по нему самому, а не по зрелищу его унижения. Видя людей в инвалидных колясках, Джек всегда испытывал к ним жалость – как до знакомства с миссис Малькольм, так и после. Изменилось другое – со второго класса он стал испытывать жалость к людям, которые ухаживают за людьми в инвалидных колясках, и куда большую, чем к самим парализованным.
Джеку и его малышу исполнилось восемь лет, и они вместе пошли в третий класс. Позднее «малыш» научился думать и говорить совершенно независимо от Джека, но чем-то вроде собственной жизни зажил уже тогда.
Как было сказано, мисс Вурц отличалась «хрупкой миловидностью», и эту хрупкость только подчеркивал ее небольшой рост. Она была меньше многих матерей своих учениц. Еще она душилась какими-то особыми духами, чей запах вдохновлял мальчиков-третьеклассников притворяться, будто они плохо понимают задание по математике. В таких случаях мисс Вурц подходила к парте очередного «тупицы» и наклонялась над ней, что позволяло притворщику хорошенько вдохнуть этот запах, а заодно насладиться видом родимого пятна у нее на правой ключице и шрама в форме рыболовного крючка на той же стороне шеи.
Когда мисс Вурц волновалась, и шрам, и родимое пятно словно вспыхивали. Джек хорошо помнил, как они светились и пульсировали в ультрафиолетовых лучах пещеры летучих мышей. Джеку очень хотелось знать, откуда у нее шрам, – не меньше, чем как Тату-Петер потерял ногу и отчего хромает Лотти (впрочем, возможности Джека разобраться в последнем вопросе были ограниченны в силу того, что мальчик считал «эпидуралку» частью женского тела).
В начальной школе все знали, что любимый писатель мисс Вурц – Шарлотта Бронте, а «Джейн Эйр» – ее библия. Вклад начальной школы в репертуар школьного театра в основном и сводился к постановкам отрывков из этого романа. Наверное, те девочки, что постарше, лучше бы могли изобразить столь непростой материал на сцене (а здесь и несгибаемая воля Джейн, и слепота Рочестера, и его превращение в верующего), однако мисс Вурц стояла на том, что играть в «Джейн Эйр» – неотъемлемое право учеников начальной школы. Джеку и в третьем, и в четвертом классе выпала честь играть Рочестера.
Ну кто еще, кроме Джека, сумел бы запомнить фразы вроде: «Мисс Эйр, опасайтесь угрызений совести, особенно когда вас искушают, когда вам хочется сойти с пути истинного; знайте – совесть есть яд, она отравляет человеческую жизнь».
Джек умел произнести эти слова так, словно понимал их смысл.
В постановке третьего класса партнершей Джека в роли Джейн оказалась Конни Тернбулл, девочка из шестого класса. Мрачная, замкнутая, она отлично подходила на роль сироты. Сам Станиславский не произнес бы свое «Не верю!», услышав, как Конни изрекает:
– Говорят, человеческие существа довольны покоем. Какая чушь!
Чем-чем, а покоем Конни никогда не осталась бы довольна.
Разумеется, зрители лопались со смеху, когда Джек – Рочестер обнимал Конни – Джейн и рыдал у нее на груди:
– Никогда, никогда еще я не видел женщину столь хрупкую и столь мужественную! Я мог бы переломить ее двумя пальцами!
Еще бы, Джек едва-едва доставал Конни до грудей (и не только Конни). Но Джек плакал, зрители смеялись, а Конни Тернбулл смотрела на него так, словно хотела сказать: «Только попробуй, пенис мой сладенький!»
Однако Джек брал не способностью запоминать сложные реплики. Мисс Вурц научила его держать себя на сцене как полагается; там он был король.
– Но как мне это сделать?
– Джек, вообрази, что в зале – всего один зритель, один-одинешенек, – сказала мальчику мисс Вурц. – Вообрази, что на тебя смотрит единственный зритель, и вот ты должен проникнуть ему в самое сердце.
– А кто этот зритель?
– А в чье сердце ты хотел бы проникнуть?
– В мамино?
– Нет, Джек, в ее сердце ты можешь проникнуть во всякую минуту.
Ну а в чье сердце мог проникнуть старина Рочестер? Разве это не Джейн проникала в сердца окружающих? Но кажется, мисс Вурц вела речь не об этом. Она имела в виду кого-то, кто хотел бы видеть Джека, а сам оставаться невидимым; так кто же этот неведомый зритель, чужак в театре, кому есть дело только до Джека, до Джека, и ни до кого другого? Кто хотел бы восхититься способностями Джека и в то же время скрыться от его глаз?
Конечно, Джеков единственный зритель был папа. И как только Джек научился воображать себе, что в зале сидит Уильям, он завоевал сцену. С тех пор он чувствовал – каждый шаг его, каждый миг жизни он в объективе камеры, на виду у всех. Джек позднее узнал, что искусство актера – несложное, в нем всего две тайны. Первая – ты должен уметь заставить зрителей влюбиться в тебя; вторая – затем ты должен разбить им сердце.
Как только Джек научился воображать, что в любом зале где-то в темном углу прячется папа, он победил – с тех пор он мог сыграть все, все, что угодно.
– Подумай, Джек, – упорствовала мисс Вурц. – К кому в сердце ты хочешь проникнуть? Ну, кто это?
– Папа?
– Отличная идея, для начала очень неплохо! – восхищенно сказала мисс Вурц, полыхнув родимым пятном и шрамом. – Давай посмотрим, как это работает в твоем случае.
Все и в самом деле сработало на отлично – даже когда крошке Джеку приходилось обнимать великаншу Конни. Все сработало с первой же попытки.
– Джейн! – сказал Рочестер – Джек. – Осмелюсь сказать, вы полагаете меня презренным атеистом…
И с этого момента зал принадлежал ему. Все выглядело донельзя, до колик смешно, но Джек завоевал даже Конни Тернбулл. Вот как он понял, что завоевал ее, – в ответ на эту реплику она взяла его руку и поцеловала ее, но не притворяясь, а раскрыв губы, прикоснувшись к ней и языком, и зубами.
– Отлично сыграно, Джек, молодчина, – шепнула
