С этими словами он забрал узелок из рук подоспевшего паренька и сказал:
— Ты теперь в дому старший. Отцова захоронка под половицей за печью. То его забота о вас. Деньги с толком трать.
Сын кузнеца кивнул, но на лице было написано изумление.
— Проводи меня, — не оборачиваясь, сказал колдун хозяйке дома.
Та поспешно вскочила и бросилась следом, раскланиваясь.
В сенцах некромант обернулся к бледной испуганной бабе и «приласкал» напоследок:
— Узнаю, что по мужикам шляешься и о детях забыла, наложу на тебя Мертвую Волю. В три седмицы высохнешь вся и кровью черной изойдешь.
На Раду было страшно смотреть — красивое лицо вытянулось и побелело, глаза расширились от ужаса. Она вся как-то даже зашаталась, но Тамир равнодушно отвернулся и вышел.
Навий ожидал колдуна во дворе, не имея силы переступить защищенный порог дома.
— Сила в тебе темная… — сказал кузнец и шагнул к послушнику Цитадели. — Да и вкруг тебя тоже тьма непроглядная. Не сладишь с ней — сожрет. Много воли надо — держать ее в узде. Воля в тебе есть. И страха не осталось. Но одной лишь воли мало человеку.
Тамир слушал кузнеца и хмурился.
— Я-то думал, ты благодарить будешь, навий, — сухо сказал некромант.
Неупокоенный дух качнулся, такой силой вдруг повеяло от собеседника.
— То и есть моя благодарность. Навьям ведомо сокрытое от людских глаз… Ты отпускаешь меня, а я говорю тебе то, что вижу и знаю. Мира в пути тебе, колдун.
Некромант кивнул:
— Мира и тебе, кузнец.
Коваль улыбнулся, а через миг выученик Донатоса понял, что стоит один посередь пустынной улицы и смотрит в пустоту. Погребальный узелок парень убрал в заплечник и собрался уже было возвращаться обратно на место пожарища, когда воздух напротив снова дрогнул, будто от жаркого пламени, и над сугробом возник молодой мужик в ношенном кожухе и с непокрытой кудрявой головой.
— Мира в пути, колдун. Отпусти и меня…
У Тамира не осталось сил удивляться. Он только кивнул, мол, веди. И, пока шел, слушал, что говорит ему бесплотный собеседник.
История была простая. Взял жену из небогатой семьи, привел в дом. А отец с матерью так и не приняли тихую застенчивую девку, все попрекали ее, что замуж она вышла не за сына их, а за его добро. Всего-то и просил мятущийся дух — заступиться за беременную молодуху, да упросить родителей жить с нею в мире.
— Передай, если сын родится, то пусть в память обо мне назовет его Златом. Хоть во внуке будет родителям утешение. И сильно пускай не горюет. Коли позовет кто к молельнику — пусть идет.
Колдун кивнул.
В доме Злата повисла черная скорбь, которую каждый переживал, как мог. Мать глухо рыдала в куту, отец молчал, сидя у печи и глядя в пустоту, а на лавке у стола тихонько всхлипывала беременная молодуха. И каким же нелепым казалось то, что все трое, печалясь и убиваясь об одном, объединенные горем, никак не могли найти друг в друге утешение.
Некромант передал все, о чем просил навий и, когда уходил из избы, свекровь всхлипывала уже не в куту, а на плече у снохи, которая рыдала, уткнувшись носом в седую макушку. И ни одна, ни другая не увидели в открывшуюся дверь, как стоит посреди заснеженной улицы тот, кого они так безутешно оплакивали.
— Мира тебе, колдун.
— И ты ступай с миром, — ответил парень, гадая, отчего Злат не сказал ему больше ни слова.
Третьего навьего, которым оказался маленький вертлявый мужичонка с бегающими глазками и виноватым выражением лица, некромант отпустил так же, как и первых двух. Мужик просил повиниться за него перед сестрой, которую по дурости донимал беспутством и пьянством:
— Дурак я был. То денег взаймы просил, то харч, то горькой чарку. Пыталась Светла меня в ум ввести и совесть, так разве ж получится… Терпела вот да перед мужем заступалась. Попроси зла на меня не держать.
Выученик Донатоса кивнул.
Светла, на диво, ждала мага возле дома. Видать весть о приезде колдунов уже облетела всю деревню.
— Вот вещи его в посмертии, — не здороваясь, протянула узел женщина. — Жил, как пес дворовый, так пусть хоть упокоение достойное примет.
— Прости его, — забирая котомку, попросил колдун.
— Давно простила, — устало улыбнулась женщина. — Как же не простишь родную кровь-то? Да и он не всегда таким был. Когда жена померла — скатился. Деток нажить не успели, вот и задурил. Жалко мне его было. Всю жизнь жалко. А ведь верно говорят — однолюб дважды помирает. Так и он. Умер вместе с женой. Теперь вот и сам…
Она смахнула со щеки слезу, поклонилась некроманту и скрылась за воротами.
— Хранители светлые, дайте ей радости, — прошептал из-за спины Тамира пьянчуга. — Мира в пути, колдун. Сердце у тебя чуткое, как у Светлы моей. Сбереги его таким, выдюжи.
И когда Тамир поворотился к собеседнику, чтобы спросить, от чего ему надо поберечь свое сердце, навий уже исчез… Поэтому некроманту ничего не осталось, как поспешить к сгоревшей кузне.
Обряд следовало провести до захода солнца, иначе на третью ночь навь войдет в силу и упокоить души будет сто крат сложнее. Правда как теперь их упокаивать Тамир не знал, как не знал и того, отчего слышит их и видит? Отчего говорить с ними может, не произнося ни слова? И следует ли сказать об этом наставнику? А вдруг не поверит и на смех поднимет? Или то еще один урок? Кто Донатоса знает.
Он успел вовремя. Крефф как раз заканчивал замыкать обережный круг.
— Что уставился, как упырь на девку с красками? Узелки погребальные принес?
Тамир вытащил из заплечника посмертные дары.
— Ну коли принес, так иди, собирай кости. И, не приведи Хранители, тебе хоть мизинец не отыскать или перепутать! Упокою вместо навьих.
Выученик кивнул, разложил на снегу мужские рубахи и порты и отправился искать среди углей и золы останки мужиков. Как успеть до заката он не понимал, но спорить с креффом себе дороже. Сказал — ищи, значит, надо искать. Только где искать-то? Кузня большая и все, вон, в угле, да рухнувших досках… Однако обводя взглядом пепелище, молодой колдун увидел слабое мерцание, исходящее от углей. Словно бледный-бледный свет лился из-под земли…
Привычные к грязной работе руки растаскивали горелые бревна и обуглившийся хлам, отыскивали среди углей кости и складывали на одежу. А трое навьих стояли возле полотнищ с погребальными дарами и молча смотрели на работу колдуна.
Через два оборота ученик управился и принялся оттирать снегом черные руки.
— Быстро управился, — проворчал Донатос. — Я уж думал дня три провозишься, Поди напутал чего?
— Может, и напутал, — не стал спорить Тамир. — Если и так, тогда ответ нести буду.
