А пытать? Девичьи пальчики ведь такие хрупкие…
Об этом думать себе Волков запретил. Жалость в его деле не поможет. Вот только сердце не желало успокаиваться, то и дело срывалось с привычного ритма, ныло по-стариковски.
Ночь и утро – решил для себя Волков. Неразумно соваться в логово врага без предварительной подготовки. Неразумно и опасно. А ему еще нужно разобраться в том, кто же она такая – Арина Рысенко, откуда взялась и что натворила. И начинать следовало с истоков, с убийства старушки.
И снова Волкова ждал сюрприз. Пора бы уже и привыкнуть. Убийством старушки он уже интересовался несколько лет назад. Свой человек из органов так и сказал: «Серый, у тебя никак склероз!» Пришлось выкручиваться, объяснять, что не склероз, а последствия черепно-мозговой травмы, обещать ящик коньяка и ответные услуги. Его услуги дорогого стоили, и свой человек из органов не стал ломаться, уже через полчаса у Волкова имелась вся информация по тому делу. Вот только с этой информацией он не продвинулся ни на шаг. Уже тогда Арина умела хорошо заметать следы. Так хорошо, что полиция до сих пор ее не нашла.
Волков бы нашел, из-под земли бы достал, за то ему и платили немалые деньги. Но даже ему нужно время для сбора информации, а времени как раз и нет. Возможно, часы с кукушкой отбивают последние минуты Арининой жизни. Тик-так… а потом сразу сиплое, с металлическим лязгом ку-ку…
Часы с кукушкой… Волков запустил пятерню в отросшие волосы. Он видел их в том пряничном домике, но вот слышал ли?
…Затянутый паутиной, припорошенный пылью циферблат, неподвижный маятник. Часы безмолвствовали, но Волков все равно слышал их сиплый голос. В какой жизни?
Память играла с ним в прятки, подсовывала кусочки головоломки, не позволяя увидеть картинку целиком. И даже за эти кусочки приходилось платить немалую цену. Волков и представить себе не мог, что бывает такая ужасная головная боль, что малейшая попытка сосредоточиться на прошлом будет выворачивать бедное тело наизнанку, по живому сдирать шкуру, рвать обнажившиеся нервы. Он с детства рос крепким и здоровым, что такое настоящая боль, узнал лишь в сознательном возрасте. Но та боль имела объективные, понятные причины, ее можно было обмануть, перетерпеть, на худой конец. Что делать сейчас, Волков не знал, но и сдаваться тоже не собирался, чувствовал, что подобрался к тайне своей странной амнезии очень близко. И если для обретения потерянного прошлого ему нужно будет спасти незнакомую девчонку, он ее спасет. Вот только информации маловато. А времени так и вовсе нет. Значит, придется работать с тем, что есть. Сначала он вытащит девчонку из дурдома, а уж потом разберется, как и за что она туда попала. Может быть, она расскажет что-нибудь интересное. Наверняка расскажет, коль уж позвонила не кому-нибудь, а именно ему.
Днем в «Дубки» лучше не соваться. Оптимальным вариантом было бы внедрение под видом кого-нибудь из персонала, хоть бы и санитара. Никакой особой квалификации для работы санитаром не нужно. Но время… Времени как раз и нет. Значит, придется штурмовать психушку под покровом ночи. Это же не тюрьма, а лечебное заведение, хоть и охраняемое, так что с проникновением на территорию сложностей быть не должно. А вот на территории уже придется импровизировать. Плохо, но не смертельно, не в такие переделки попадал.
Комната вдруг завертелась, закружилась, заурчала мотором, словно мощный джип. Волков вцепился в руль, ремень безопасности впился в грудь, а комната – или машина? – рухнула вниз, в бездонный, поросший ивняком и осинами овраг. И Волков рухнул тоже, навстречу неминуемой погибели….
…Он лежал на полу, керамическая плитка холодила висок и щеку, левая рука затекла, и кончики пальцев покалывало. Если дно оврага, как пиками ощерившееся деревьями, где-то и существовало, то не в этой жизни, не на его кухне.
Воспоминания нахлынули и откатили, оставив после себя мутную пену тошноты. Волков сел и со стоном схватился за голову, которая грозилась расколоться, как переспелый арбуз, от малейшего усилия, от единственной попытки вспомнить то… воспоминание. Он не стал вспоминать. Не сейчас. Надо дать телу передышку, собраться с силами. Как же это противно – чувствовать младенческую беспомощность, дышать с опаской, двигаться, как паралитик, не контролировать ситуацию! Последнее, пожалуй, хуже всего. И оставить это вот так нельзя.
Сцепив зубы, преодолевая тошноту и боль, Волков, обеими руками упершись в столешницу, поднялся на ноги, отдышался. Скоро слабость пройдет. Такое с ним уже случалось. Он сварит себе чашку кофе и ляжет спать. И плевать, что кто-то там не может уснуть после кофе. Он может! Он вообще на многое способен, надо лишь как-то договориться с вышедшим из-под контроля организмом.
В дверь не позвонили, а постучали – коротко, по-свойски. Волков знал этот стук, было время, когда даже радовался ему. Вот только не сегодня. Он только что выбрался со дна затянутого не то дымом, не то туманом оврага и еще не успел до конца собрать свое разбившееся на мелкие кусочки тело. Ему над этим еще работать и работать…
Стук повторился, а потом к нему добавился голос – мягкий, бархатистый:
– Андрей, открой, я знаю, что ты дома.
Она всегда, с первой встречи, звала его по имени, а та, другая, по фамилии, но получалось у нее все равно как-то по-особенному нежно.
В висок ввинтился стальной болт. Предупреждение – не вспоминай, не делай глупостей.
– Андрей, похоже, я попала в беду. Мне нужна твоя помощь. – В бархатном голосе слышались слезы.
Дама в беде, а он стоит и ничего не делает. Не оттого ли, что слишком многим дамам нынче понадобилась его помощь?
– Иду.
Волков оттолкнулся от стола и сделал шаг, потом другой. Силы возвращались, и это не могло не радовать.
На пороге стояла Хелена, единственная женщина из череды случайных знакомых, имя которой Волков запомнил с первого раза, единственная, которую привел в свой дом.
Они встречались редко. Их встречи можно было пересчитать по пальцам одной руки. Сказать, что они прошли незабываемо, Волков не мог. Скорее наоборот – Волков почти ничего не помнил. Хелена дарила ему ночь, а потом забвение, и это устраивало их обоих. С того самого первого раза, когда он тщетно пытался напиться, а Хелена уронила к его ногам зеркальце, не изменилось ровным счетом ничего, кроме, пожалуй, одного. Никогда раньше Хелена не приходила к нему при свете дня, никогда раньше не просила о помощи. Она была из тех самодостаточных женщин, с которыми мужчине не только приятно, но и безопасно иметь дело. Одно лишь удовольствие и никаких обязательств. И вот она стоит, опершись плечом о дверной косяк, в бессилии опустив голову так низко, что не видно глаз. А глаза у нее красивые, Волков помнил. И сама Хелена хороша какой-то нездешней, арктической красотой. Рядом с такой женщиной хорошо остывать, любой душевный пожар она способна погасить одним лишь взглядом, унять жар, уменьшить накал той странной нерастраченной страстности, что поселилась в его сердце по соседству с тоской. Не женщина, а мечта.
