- Подожди... - задумчиво сказал Рувим. - Мы не знаем, что еще будет... Неизвестно. Губить нетрудно, да только разбирать надо...
- А что нам? - усмехнулся Сыч. - Голый что святой: беды не боится!..
- Беды остерегаться нужно, но наиболее - надо ее отвращать. Зря губить - дело, говорю, не хитрое.
Хайридин, лежавший на животе у края оврага и глядевший вдаль, откуда должно появиться губернаторскому войску, услыхав разговоры Сыча с Рувимом, погрозился: "Молчите!"
Громадные черные облака, загораживавшие собою небо, теперь медленно проходили над самой головой. Необыкновенная, заставлявшая тревожно биться сердце тишина как бы сопутствовала их плавному загадочному ходу.
Люди исподлобья, недружелюбно поглядывали на облака.
- К добру ли они?
Словоохотливый Сыч снова заговорил:
- А почему игумен Мельхиседек благословил гайдамаков? Много терпит мордва от русских господ, а Украина во много раз больше. Тамошние царские канцелярии знатно объярмили народ. Люди говорят: "Коли бы перстом изрыть частицу земли на месте, где бироновская канцелярия была, то ударила бы выше колокольни кровь человеческая, пролитая той канцелярией". Вот почему даже раболепный синодский архиерей благословил разбойников, поднявших руку на дворян. Старичку-архиепископу и тому пришлись не по нраву злодеяния царских наместников.
Хайридин опять покосился на Сыча.
- Ладно, ладно... молчу! - усмехнулся тот, с великим трудом заставляя себя молчать.
Время тянулось медленно. Разговор опять возник. Теперь заговорил бобыль Семен Трифонов. Он был без шапки, на лбу черная нить дратвы, которой он обтянул всю свою голову кругом (в знак того, что он сапожник). Дратва и заменяла ему шапку. Лежа на боку с ружьем, взятым в усадьбе Рыхловского, он задумчиво гладил бороду, рассуждая:
- Из деревни Вармалеи от мал до велика пришли... Из Березняков Иларион Косолапов пятнадцать мужиков привел. Из села Суроватихи приперли не только мужики, но и бабы. Из Арманихи и Лубенцев восемь душ... А двинемся к Нижнему, вся православная босоножь потянется за нами... Куды тут! Народ токмо того и ждет... И я так говорю: Нижнему граду несдобровать... Отвага мед пьет и кандалы трет, и города берет, а тут наяву такой пир! Господи! Да когда же так было-то?!
- А куды в Нижнем денемся?.. Простак! - засмеялся бежавший из Казани поп-расстрига.
- Куды?! В кремле заборонимся, пушками христосоваться начнем направо и налево. В соборах, в монастырях засядем... Авось на божии храмы-то и не полезут... Хоть и слуги царевы, а совесть уже не совсем же пропала.
- Вот и говорю - простак; паки и паки*... простак! Дите! Цари с богом даже спорят... Они не согласны на земле уступить власть богам. Возьми Тишайшего царя! Чуть ли не святым почитали Алексея Михайловича... Однако он Соловецкий монастырь не пожалел во время бунта, велел воеводам палить из пушек в него. Воевода выполнил волю царя и побил, покалечил праведных иноков и опоганил святые иконы. Коснется дело - и внучка Тишайшего не пощадит нижегородского кремля. Пушечка поползет по ее приказу, а коли нужно, харкнет на соборы, рассыплет их по камешку... А епископ Димитрий и губернатор сему всеусердно помогут.
_______________
*аПааакаиа - опять.
Поп съежился от страха. Сам испугался своих мыслей. Над ним посмеялись. А возражать ни у кого охоты не было. Да и что скажешь: кто же лучше попа знает эти дела?!
Теперь Хайридин показал попу свой кривой нож, прошипев: "Зарежу! Не пугай!" Поп спрятался за соседей.
Цыган Сыч пожалел его. Ободряющим голосом сказал:
- Подожди, отче! Дозреем! Не будь невером, либо наяном; над чем другим, а над небом-то и мы одинаковую власть имеем, как и цари. Что мы, что они - все одно для него... Половина мира наша! Так же будет и с землей... Дело тут, правда, потруднее, но не зря мужик видит во сне хомут - быть и лошаденке! А будет лошаденка - найдется куда и съездить... Дорога не заказана...
Вдруг раздался громкий протяжный свист Несмеянки, увидевшего врага.
- Ребята! Идолище надвигается! - прошептал Сыч, подползая к краю оврага.
Все ватажники смолкли, затаив дыхание. Уперлись взглядами в лощину между лесистыми холмами, откуда ожидались солдаты. Цыган Сыч шмыгнул в соседний овраг к лошадям. Подполз к ним, полюбовался ими, погладил их: конные ватажники каждый при своем коне.
Хайридин и Сыч должны были повести в атаку конницу. Пешими командовали великан тобольский - дьякон Никитин, присланный Михаилом Зарей из Городища, и Рувим. На общем совете ватажников было решено пеших пускать в бой в самую последнюю минуту, если дрогнет мордва. Коннице надлежало опираться на эту засаду. Трудно было Рувиму и дьякону уговорить свою команду, чтобы никто не выскакивал из оврага раньше времени. Мордва под начальством Несмеянки должна была ринуться в бой первою, неожиданно, подпустив к себе неприятеля возможно ближе.
Несмеянка разделил свое войско на несколько отрядов. В одном начальником поставил храброго парня из деревни Малое Сескино Дружинку Мясникова, в другом - крестьянина той же деревни Ишта Ортина, в третьем Сеску Китаева, в четвертом - Есмука Надеева. Несмеянка подбирал себе в помощники большею частью людей из Большого и Малого Сескина. Сам он был оттуда, их он лучше знал, чем других, больше на них надеялся. Среди мордовских бунтарей было четыре жреца - из деревни Березняков - Петруня Танзаров, из деревни Инютино - Сустат Павлов, из деревни Малое Сескино Нардян Кажаев, да привозный - Мазоват Нарушев. Жрецы ходили в толпе языческой мордвы и ободряли ее по-своему, суля всевозможные блага после смерти. Они уверяли, что смерть только переход к лучшей жизни, - сами, однако, при первом же сигнале Несмеянки тотчас же убежали в тыл, в колдобину, тщательно укрывшись в ней и огородившись камнями.
Во главе пришельцев из русских деревень стал Семен Трифонов.
- Ну, борода! Держись! - кивнул ему Сыч.
- Топорами да вилами много ли навоюешь?! - грустно отозвался Семен, указав рукой на пеструю сермяжную рать, вооруженную чем попало. Кое-кто крестился, вздыхал. Глаза у людей беспокойные, но испуга не видно.
- Нам бы ружей, огня... Мы бы...
- Из бороньего зуба щей не сваришь... Ружьецо бы, господи! - тоскливо вздохнул по соседству с Сычом седой старик, тоже ушедший из своей деревни "драться с губернатором".
Но вот Несмеянка соскочил с дерева.
- Идут! - крикнул он.
Стали готовиться к бою. "Чам-Пас, помилуй нас!" - пронесся шепот в толпе мордвы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бравый офицер, премьер-майор Юнгер всю дорогу вел солдат с большой осторожностью. Он был предупрежден о засаде. Уведомил его мордвин Турустан Бадаев, а Турустану передал Сустат Пиюков. Чуть лошадь не загнал Турустан, выполняя приказание жреца. Он и донес губернатору о том, что "мордва собралась великою ордою и под началом Несмеянки Васильева Кривова ушла в леса навстречу нижегородскому войску", а где будет та засада, он, Турустан, пока не знает. (Губернатор одарил мордвина деньгами и обещал ему дать должность.) Турустан чувствовал себя счастливым от этих губернаторских милостей. Теперь он желал одного, чтобы его соотечественники - мордва - были разгромлены губернаторским войском и покорились ему, а Несмеянка был бы убит. Тогда он мечтал стать первым человеком в Терюшеве.
Юнгер не придавал большого значения этой засаде, имея в своем отряде двести человек драгун и столько же пехоты, да еще с пушкою. Он считал себя непобедимым. Отправляясь в поход, он даже смеялся, пожимая руку Друцкому, - стыдно, мол, на дикарей, владеющих одним дрекольем и тетивою, идти царскому офицеру воевать. Он был уверен, что мордва одного лишь вида его испугается. Но все-таки приказал команде идти в лесу редким строем и как можно тише.
Из леса, из-за холмов, на громадную зеленую долину премьер-майор выехал уже в более спокойном настроении. Лес миновали, не встретив никаких препятствий. Раскинулась открытая местность. Здесь, казалось Юнгеру, никакой засады быть не может. Местность открытая, все как на ладони. Он скомандовал "вольно!". Велел даже запеть песни. Всем стало легче. Напряженный лесной переход, когда за каждым деревом, за каждым кустом мерещится неприятель, порядком утомил. Юнгер повеселел, опустил поводья, закурил трубку. Приятно прохладило из низины, пахло пряными болотными цветами. Можно было бы скомандовать солдатам - расположиться здесь на продолжительный отдых, но, пожалуй, не выполнишь приказа губернатора, не доберешься к ночлегу до Большого Терюшева. Премьер-майор считался самым исполнительным офицером в нижегородском гарнизоне. Ему приходилось поневоле стараться заслужить расположение начальства, так как он немец. Малейшая оплошность может ему повредить, даст толчок русскому офицерству взвалить на него всякие провинности, - в итоге разжалование в солдаты, а то и тюрьма и ссылка. "С немцами в России поступают варварски", - думал Юнгер со злобою.
