хлеб, но, покуда я смотрел, как он готовит, и обонял аромат трапезы, во мне совершалась борьба, и наконец я сбивчиво начал рассказ... Господи помилуй, я рассказал ему все.
Весной Ганиеда отправилась на север, к отцу в Калиддонский лес. Вероятно, всякой женщине хочется рожать среди близких. Я возражал, но мою жену было не переспорить, и вышло по ее.
Я снарядил ее в путь, лично позаботившись о каждой мелочи, потому что сам не мог их сопровождать. Она всячески старалась рассеять мою тревогу.
— Летом в Годдеу замечательно. Приезжай, как сможешь, душа моя. Эльма обрадуется. — Она поцеловала меня. — Спасибо, что беспокоишься, но ничего со мной не случится.
— Это не утренняя прогулка в лесу.
— Ты совершенно прав, но я на таком маленьком сроке, что совсем не буду уставать в седле. — Она выпрямилась и разгладила платье на плоском еще животе. — Видишь? Еще ничего не заметно. К тому же ты сам знаешь, я без промаха бью копьем. Со мной будет все хорошо.
Господи, мне надо было ехать с ней!
— Я и мысли не допускаю рожать без Эльмы, — продолжала она. Повитуха Эльма принимала саму Ганиеду и во многом заменила ей мать. Как я говорил, женщине, когда приходит ее срок разрешиться от бремени, хочется быть с родными. — Напрасно ты тревожишься, Мирддин. Гвендолау выедет нам навстречу. И если я не тронусь в самом скором времени, он успеет доехать досюда.
— Хорошо бы, — заметил я.
— Так поезжай с нами.
— Ах, Ганиеда, ты же знаешь, что я не могу. Крепости, кони... дружину надо учить.
Она подошла ближе, положила руки мне на плечи и легонько опустилась на мои колени (я сидел в кресле).
— Поедем со мной.
Я вздохнул. Этот разговор начинался не в первый раз.
— Приеду, как только смогу, — отвечал я. Нам предстояло расстаться на каких-то несколько месяцев. Ганиеда должна была отправляться сейчас, пока дорога безопасна и не очень трудна, я — осенью, завершив намеченные на лето дела. Ребенку предстояло появиться на свет в середине зимы — я бы приехал в Годдеу загодя.
Хлеба уже всходили, когда она наконец тронулась в путь. Я отправил с ней тридцать дружинников, она прихватила четырех своих женщин. Вполне достало бы и половины воинов, но береженого Бог бережет, решил я, и Мелвис меня поддержал.
— На твоем месте я поступил бы так же, — сказал он.
Пора набегов еще не приблизилась, так что серьезная опасность путникам не грозила, к тому же я проложил для них маршрут подальше от побережья. Неспокойные места начинались у Вала, но там их должен был встретить Гвендолау с пятьюдесятью бойцами. Страшиться было нечего.
Итак, ясным утром Ганиеда со спутниками покинула Маридун. Я вышел провожать, ощутил на губах тепло ее поцелуя, после чего она села на коня и вместе со всеми выехала со двора на старую дорогу.
Это была веселая компания. А почему бы нет? Ганиеда ехала домой, чтобы произвести на свет нашего ребенка, и мир был прекрасен. Она махала мне рукой, пока не скрылась из виду, и я махал, покуда отряд не свернул за холм. Потом я помолился о ее благополучии в пути — не первый и не последний раз, заметьте — и принялся за дела.
Весна сменилась летом. Тридцать моих дружинников вернулись и рассказали, что путешествие прошло успешно. Они довезли Ганиеду до отцовского дома и пробыли там несколько дней, набираясь сил для обратной дороги. Кустеннин безмерно обрадовался дочери, он слал приветы и сообщал, что все хорошо в его доме и королевстве. Лето выдалось тихое — разбойники их не тревожили.
Я успокоился и с легким сердцем принялся за дела, чтобы как можно скорее отправиться к Ганиеде.
Мы с Мелвисом трудились не покладая рук, с восхода и до заката, так что каждый вечер падали без сил. Не раз Пеллеасу приходилось меня будить, когда я засыпал за обеденным столом, и сонного провожать в спальню. Харита вела королевское хозяйство и следила, чтобы мы ложились сытыми, не заботясь о том, откуда берется еда, не то, боюсь, мы бы просто умерли с голода.
Дозорные башни на побережье были почти закончены, мы начали устраивать подставы по дороге. Прибыли новые необученные дружинники, наш табун увеличился на двадцать восемь голов, пришлось расчищать участки под будущие пастбища.
Дело в том, что я уже тогда возмечтал вывести крупных, сильных, смелых и выносливых лошадей, чтобы создать конницу, подобную римской.
Но вот настала ранняя осень, и я мог двинуться в путь. Я выбрал тридцать дружинников, вернее, взял три десятка из трех сотен, домогавшихся ехать со мной. Первой мыслью было ограничиться десятью, но остальные так горевали, что я добавил еще дважды по десять.
За день собрали припасы и выехали в Калиддонский лес.
Дни стояли и впрямь золотые. Лето выдалось отличное, богатые хлеба уже созрели для жатвы, скот выглядел здоровым и тучным, в каждом селении выросли новые дома или даже палаты. Народ, привыкший в последние годы жить в постоянном страхе, ободрился — вот что значит даже короткая передышка! Всюду ощущалось веселье и надежда.
Наконец добрались до Ир Виддфа. По сравнению с богатым югом этот край казался скудным и заброшенным, однако и здесь лето сотворило чудеса: стада умножились, люди были довольны. Как-то звездной ночью мы стали лагерем на высоком горном перевале, а проснувшись, увидели иней на горном вереске. Мы оседлали фыркающих коней и двинулись вниз, к Валу.
День был такой ясный, что я различал вдали у горизонта темную громаду Калиддонского леса. Еще несколько дней, и мы будем на его краю. А там еще несколько дней, и я снова буду спать в объятиях Ганиеды.
На въезде в лес я, думая обрадовать Кустеннина и Ганиеду, выслал вперед несколько человек — сообщить о нашем приезде.
О, моя беспокойная душа! Я и не знал, что так стосковался в разлуке — при мысли о жене мое тело наполнило мучительно-сладостное томленье. Седло превратилось в темницу, время ползло. Я почти не спал, думая о Ганиеде и нашем ребенке, изводился желанием ее видеть. Мне столько надо было ей рассказать! Я готов был скакать всю ночь, если б не боялся заплутать на Калиддонских тропах.
Мука была сладкой, но все равно мукой.
Наконец забрезжил день нашего приезда. Я проснулся раньше всех, зная, что, поднажав, мы доберемся до дворца Кустеннина к полудню. Гонцы должны
