class="empty-line"/>
Глава 12
Из крепости впереди клубами вздымался дым, ветер доносил далекие крики. Я тряхнул поводьями.
— Господин Мерлин, — продолжал спрашивать Пеллеас, но я не отвечал. Я не мог говорить, да и что тут можно было ответить?
Варвары, с которыми мы сразились на дороге, возвращались к броду — наверное, чтобы укрыться в засаде и напасть на тех, кто решил бы прийти на выручку Кустеннину. Главный отряд двигался на Годдеу.
Мои дружинники еще соображали, что к чему, а я уже во весь опор мчался по склону к озеру, отделявшему нас от бревенчатых палат Кустеннина. И снова мое тело двигалось само по себе. Я глядел со стороны, как чужой, не зная, но лишь догадываясь, что делает этот человек с мечом.
На месте боя я оказался первым и сразу ринулся в гущу. Если в моей голове и была сознательная мысль, то лишь эта: скоро ненавистные саксонские топоры доберутся до моего сердца.
Враг уже поджег первые здания, до которых сумел добраться. Дым, густой и черный, клубился в воздухе. На земле лежали убитые, по большей части женщины — их настигли, когда они бежали укрыться в королевских палатах. Я зарубил шестерых врагов, прежде чем понял, что уже сражаюсь; еще пятеро саксов погибли раньше, чем успели поднять на меня топор.
Всего их было человек сорок, мои тридцать дружинников и те из людей Кустеннина, кто не уехал охотиться с Гвендолау, легко взяли над ними верх.
Все кончилось, почти не успев начаться. Мои люди спешились и вытирали мечи, искали раненых среди убитых или оценивали ущерб, когда мы услышали стук приближающихся копыт.
Гвендолау и его спутники увидели дым и во весь опор поскакали защищать свой дом. Они на полном скаку влетели в селение: Гвендолау с Барамом впереди всех. Гвендолау натянул поводья и взглянул сперва на отца — тот стоял на пороге дома и удерживал за ошейник собаку, которая, не успокаиваясь, кидалась на труп загрызенного врага, — потом увидел меня.
— Мирддин! Ты... — начал он. Улыбка его мгновенно погасла — он догадался. Даже Кустеннин еще ничего не понял. — Нет! — вскричал юноша так громко, что спутники его вздрогнули. — Ганиеда!
Он бросился ко мне, вцепился в уздечку.
— Мирддин, она собиралась тебя встречать! Она так радовалась, так... — Он с ужасом обернулся на дорогу, по которой мы прискакали, уже понимая, но все еще не веря, что Ганиеда не идет следом за нами.
Он взглянул на меня, ожидая ответа, но я стоял нем перед братом моей возлюбленной и моим братом.
Кустеннин шагнул вперед. Я никогда не узнаю, понял ли он, что случилось с его дочерью, ибо в этот самый миг мы услышали звук, от которого кровь похолодела в жилах.
Низкое, раскатистое гудение, похожее на звук охотничьего рога, но ниже, страшнее — зверский скрежещущий рев, призванный внушать отчаяние и ужас. Тогда я услышал его в первый, но не в последний, Господи Милостивый, не в последний раз, и, хотя я прежде его не слышал, я сразу понял, что это такое...
Большой боевой рог саксонского воинства.
Мы, сколько нас было, повернулись, как один человек, и увидели, как с холма на нас надвигается гибель — пять сотен вооруженных саксов!
Они бежали, вопя. Клянусь, земля дрожала под их ногами! Кое-кто из воинов помоложе впервые видел саксов в полном боевом облачении. Сейчас их взорам предстали полуголые варвары, исполненные воинственного духа: топоры сверкают в ярком солнечном свете, мощные ноги бегут неудержимо, длинные соломенные косы развеваются на ветру.
Многие вокруг меня проклинали день своего рождения и готовились умереть.
Десять на одного — не нужно быть ученым, чтоб сосчитать! Но мы были верхом, а опытный боевой конь — неоценимый помощник, особенно против пеших.
Страх, охвативший нас при виде врага, был отброшен. Мы снова уселись в седла и приготовились к нападению. Гвендолау выкрикнул мое имя, но я не ответил, потому что уже мчался вперед. Я хотел в одиночку встретить все войско саксов.
Мне кричали «Остановись!», «Подожди!», но я не слушал. Тогда Гвендолау, взяв командование на себя, разделил наш маленький отряд на две части в надежде расколоть набегающий людской вал. Нашей единственной надеждой было вновь и вновь врезаться в их боевые ряды, не давая себя окружить. Их было слишком много, нас — слишком мало, по отдельности мы бы не выстояли.
У меня же не было вообще никакой надежды, никакого расчета. Мне хотелось только мчаться и убивать, чтобы уложить как можно больше убийц моей милой, прежде чем уложат меня. Я не хотел жить, не хотел дышать воздухом мира, в котором больше нет Ганиеды.
О смерть! Ты взяла мою душу и сердце, возьми ж и меня впридачу!
Я мчался так, что воздух свистел, рассекаемый острым клинком. Из-под конских копыт летела земля. Плащ развевался за спиной, изо рта рвался крик...
Да, я кричал на дьявольское отродье, бегущее мне навстречу, и голос мой был страшен:
Земля и Небо, будьте свидетели!
Глядите, как я погибну!
Глядите: мой меч — слепящая молния!
Глядите: мой щит — полдневное солнце!
Глядите: рука моя — орудие кары!
Разверзнись, Земля!
Раскрой ненасытный зев –
я дам тебе пищу.
Пошли облака и туманы, Небо,
Повить погребальною пеленою
тела супостатов сраженных!
Я, Мирддин Эмрис, повелеваю!
Да, я кричал, и крик мой вселял ужас. Я смеялся, и смех был еще ужаснее.
В одиночку летел я навстречу воинству саксов. В одиночку мчался я к ним, ничего не чувствуя, не сознавая...
Безумие!
Передо мной возник хвостатый значок, который саксы несут перед собой в битве: шест с крестовиной, два волчьих черепа на концах перекладины, посредине — человеческий, а на каждом — красные с черным конские хвосты. Я, выставив меч, устремился на него.
Не знаю, о чем я думал или что намеревался сделать, однако сила разгона была такова, что передовых саксов просто смяло копытами, а меня вынесло в гущу врагов, к самому значку. Великан-знаменосец увернулся, а я с налету срезал мечом шест, словно сухую тростину.
Саксонский предводитель — здоровый, как бык, с соломенно-желтыми косами, стоял под значком в окружении телохранителей-гирдов и в изумлении взирал, как рухнули страшные черепа. Яростный вопль донесся до меня, словно издалека: я вновь вошел в то странное состояние, когда мне
