Делаю три шага и я уже за спиной одного из бандитов. Не режу горло уже потому, чтобы не было на мне много крови, но протыкаю криминальному элементу печень, прикрывая ему рот. Даже когда я уже выдергивал нож из печени первого бандита, тот не отпускал Гришу, прочно сжимая правую ногу обмякшего Косому. Вот они психологические триггеры в действии.
Со следующим бандитом успеваю разобраться ударом ножом в глазное яблоко. Нож со чвяканьем взрезал глаз и словно провалился в мягкий мозг. Однако, острие входило чуть под углом и сразу вытянуть нож не получилось, помешала черепная решетчатая кость. Я не стал осуществлять вторую попытку вернуть свое оружие, чтобы не потерять динамики атаки. Если прозвучит выстрел, все только усложниться. Прибегут какие-нибудь дежурившие солдаты и мне придется выкручиваться, или вовсе отказываться от своих планов.
— Ты кто такой? — зло прорычал третий, последний оставшийся бандит.
Зря он тратит время на разговоры. Мне отвечать недосуг, так и дыхание собью и концентрацию. Бандит только размахивается, а я уже правой пробиваю ему в так удачно подставленный кадык. Противник хрипит, но пытается достать меня ножом. Перехватываю руку бандита и сразу же беру ее на излом. Хруст костей заставляет меня сморщиться, а боль и ужас в глазах человека, который не может из-за поврежденного горла, даже закричать, сразу в моем сознании стирают с него клеймо преступника, оставляя только печать человека.
Только что я был справедливым судьей, который вынес смертельный приговор преступнику, как, вдруг, сам превращаюсь в преступника. Убивать убийцу или врага мне легко. Хладнокровно, осознанно, зарезать человека может только зверь. Я не зверь, но все равно наношу три удара ножом, каждый из которых мог быть смертельным. Я делаю это не хладнокровно, все внутри бурлит, сопротивляется, но я завершаю работу, зарабатывая свое место на адской сковороде.
— Прости, так нужно, — лишь губами произношу я, приставляю нож к груди Гришки Косого и ударяю по рукояти другой рукой, проламывая грудную клетку и поражая сердце.
Не хочу смотреть на творение рук своих, это тяжело, но необходимо. Допустить, чтобы кто-то выжил, я не могу. При этом мысленно молю Бога, чтобы никто не пришел и не вышел на звуки убийства. Схватка происходила в коридорчике, который не просматривался со стороны кухни. Сбежала и подавальщица, как только оглушили Косого. Так что можно надеяться, что свидетелей не будет. Ну а будет, рассмотреть меня было сложно, я все время старался быть со спины, да и маскировка должна сработать.
Мысли роятся в голове, но руки делают необходимое. Я не только забираю свое серебро, штуцера, не гнушаюсь и тем, что обкрадываю бандитов. Пять с лишним рублей серебром и десять рублей ассигнациями не будут лишними, как и два пистолета.
Нагруженный, с накинутым капюшоном, я вышел из таверны, спокойно прошел с десяток метров, огляделся и шмыгнул в переулок, ускоряясь. Если будет погоня, то вот такое непредсказуемое поведение должно было вогнать в ступор преследователей. Дело в том, что я делал круг и снова возвращался почти что к тому же месту, откуда и уходил. Вот только теперь я буду без бороды, родимого пятна, без плаща и даже без штуцеров, которые я спрятал в заранее присмотренное место по дороге.
У таверны была суета, но там более сновали зеваки, не было видно ни военных, ни каких-либо чиновников. Одолженный у князя скакун был «припаркован» у лавки, я бы сказал «бутика» с названием «Ленты и иные женские прелести». Я даже сперва смутился словосочетанием «женские прелести», а воспаленное воображение нарисовало картину борделя, но после понял, что это магазин атрибутов женской одежды.
Выдохнув, я спокойно сел в седло и не особо умело направил своего коня прочь. Стараюсь учиться нормально править конем, но не зря же хорошего наездника начинают готовить еще до того, как мальчик начинает ходить. По крайней мере, такие байки ходят про казаков и многих степняков. Так что мне, двадцати трехлетнему, сложно будет когда-либо сравниться в искусстве наездника с истинными мастерами этого дела.
*…………*……….*
Петербург
12 декабря 1795 года
После произошедшего в трактире, пришлось затаиться. Петербуржских сплетников не так часто подпитывают новостями про громкие убийства. Нет, есть ночные разбои, но, как правило, такие сюжеты стараются скрыть, утверждая, что «в Петербурге все спокойно». Но тут четыре трупа и некий неуловимый мститель в черном плаще, который расправился с тремя закостенелыми преступниками и одним воришкой. При этом, бандитам, чтобы возвысить поступок «мстителя» приписывают такие громкие преступления, в которые здравый человек не поверит.
Но верили, люди падки до кровавых новостей, и я слышал два рассказа про некоего офицера, который захотел очистить Петербург от криминальной скверны. Людям нужны герои, а тут кто-то ножом «чистил город», что уже невообразимо, да еще четырех матерых преступников упокоил, на счету которых то ли сотни, то ли и вовсе тысячи загубленных душ.
Так что за лучшее я посчитал, что нужно спокойно пожить и дождаться, чтобы история чуть улеглась и была забыта после очередной выходки какого-нибудь гвардейца или представителя золотой молодежи.
Так что я учил Бориса Куракина и Сергея Уварова, уроки с которыми превращались даже для меня в интересные игры. Ребята впитывали все, что я им рассказывал, а мне нравилось видеть результаты своей работы и от того я старался каждый урок сделать интересным и предельно познавательным. Единственная сложность была в том, чтобы не дать мальцам такой материал, которого еще в обиходе науки нет. Было бы занятно рассказывать про строение атома, его расщеплении или что-то в таком духе.
Кстати, это очень серьезная моральная дилемма. Можно нести науку в массы, но насколько я приближу появление той же самой ядерной бомбы? Будет ли готово человечество получить такое оружие и воздержаться от его применения? Очень сложный вопрос нравственного выбора, который для себя я решил. Все области физики, которые приблизили бы создание ядерного оружия, останутся без моего внимания. И пусть даже так наука может сильно скакнуть вперед, но, будем надеяться, что и философия пойдет в ногу с научным прогрессом. По крайней мере, от себя я обязательно напишу ряд статей про мораль и науку.
Кроме обучения недорослей, я занимался и непосредственной работой секретаря. Князь стал со многими людьми переписываться. Чуть ли не каждый день отправлялись письма то брату Николаю в Тверь, то к Александру в Надеждино. Братья, прознав, что твориться и как меняется статус, казалось, не самого яркого представителя рода Куракиных, решили своим долгом начать советовать, как поступать Алексею Борисовичу.
Появилась переписка и с Александром Андреевичем Безбородко. Тут все было строго и по делу. Алексею Борисовичу Куракину предписывалось донести до сведения Павла Петровича то одно, то иное. Салтыкова пока что наследник не принимал. Екатерина Алексеевна сдержано, но указала на то, что Салтыкова нужно бы вернуть на его неофициальную должность, однако, как я понимал, пока решила не обострять с Павлом Петровичем, а использовать Куракина.
Князь надулся важностью, словно стал канцлером империи. При этом, я получал благосклонность Куракина и вновь вырос с «Миши» до «Михаила Михайловича». Что не скажу, все принималось теперь на веру и все разрешалось. Особенно после того, как отстали кредиторы. Эти коллекторы конца XVIII века очень чутко ловили момент и отслеживали, кто из аристократов входит в фавор.
Так что, наконец-таки, мной была выкуплена одна таверна с гостиными номерами на окраине столицы, где и будем учить поваров. Эта затея обойдется не менее, чем в две тысячи рублей в год, за который, собственно, и необходимо подготовить профессионалов.
Если ранее я думал брать только крепостных и обучать их поварскому делу для будущей продажи людей задорого, то теперь кое-что изменилось и в школе под громким названием «Лучшая кулинарная школа поваров мастера Жан-Жака Мореля», будут обучаться и некоторые французы и немцы, уже имеющие понятие, что такое кулинарное искусство. Они будут учиться на бесплатной основе, но по договору обязаны отработать пять лет.
