Карета, в сопровождении четырех лейб-кирасир прибыла к дому Николая Зубова с сумерками, когда меня все чаще стали посещать мысли уйти. Несмотря на то, что я укутался в шкуры, наверх которых одел грубо пошитый белый маскхалат, было холодно.
— Господи! Все ли правильно я делаю? — не вовремя меня посетило сомнение.
Но я смог отринуть все и сконцентрироваться только на выстреле.
Вот лихо подбегает лакей, ставит ступеньку, похожую на маленький пуфик, откидывает лесенку с кареты. Краем зрения замечаю, что из особняка выходит мужик, укутанный в соболиную шубу, наверное, это Николай Зубов. Вот открывается дверца, высовывается голова, но не могу четко ее поймать в прицел, с учетом поправки. Платон вдыхает воздух, словно в карете он ехал с немытыми конюшенными. Лакей подает ему руку, тот опирается на слугу, но не на руку, а унизительно для лакея, за его голову, попутно срывая парик со слуги. Платон что-то выговаривает слуге, который, между прочим, пока жизнь ему спасает, так как стал крайне неудобно, прикрывая Зубова.
Шаг Платона, я делаю два вдоха-выдоха и чуть разминаю палец, который затек на спусковом крючке. Еще один шаг объекта и я набираю в легкие воздух, готовясь уже выжать крючок. Мне кажется, или чуть более усилился ветер. Может это только порыв, но нельзя ждать, еще четыре шага Платона и я могу потерять цель. Делаю интуитивно поправку на ветер, набираю полную грудь воздуха, выдыхаю, замираю…
— Тыщь! — прозвучал выстрел.
Как же это получилось громко! Стук копыт лошадей и грохот проезжающих карет, как мне показалось, нисколько не заглушили звук выстрела. А частично и на это был расчет. Хотя все равно меня демаскировало облачко дыма.
Быстро кинув взгляд на результат своего выстрела, я стал отползать от края крыши. Так, теперь встать, быстро скинуть свое облачение, надеть бобровую, наиболее неприметную шубу, остальное в мешок. Штуцера цепляю на веревку, которую привязал, как можно более неприметно, и отпускаю оружие в печную трубу. Найдут, не найдут, не столь важно. Бегу к противоположному краю крыши, на угол, куда не выходят окна с дома, на краше которого я был. Да, уже был. Я быстро спускаюсь на один этаж на веревке, далее ветка дерева, залажу на него. Никогда так быстро не лазил по деревьям и вот опять… Прыгаю с метров четырех в сугроб. В соседнем сугробе прячу свой мешок, в надежде, что его не найдут, или сделают это слишком поздно, может и весной.
Удачно спрыгнул, ничего не подвернул. Теперь за угол, где привязана лошадь. Чуть быстрее… Когда суетишься и хочешь быстрее, чаще получается наоборот. Вот и я только со второй попытки смог взобраться на лошадь. Может в том виновата шуба. Кстати, шуба из простого бобра, не из калана. А то в Онегине было про бобровую шубу. Так та стоит как моих сотня.
— Слава тебе Боже! — сказал я в голос, когда увидел, что мост не перекрыт и даже нет никакой суеты.
А еще пошел снег… Вот и как тут с ума не сойти и не стать видеть во всем знаки неких сил, что помогают мне? Снег большими хлопьями стелился на мостовую. Следовательно и на крышу, где была моя лежка, он насыплет. И на сугроб, в который я спрыгнул и следы мои… Спасибо! Уж не знаю кому, но спасибо!
Через двадцать минут я был у дома Куракина, но в конюшне. Нужно было распрячь лошадь, быстро дать ей овса, чтобы ничто не говорило о том, что это животное только что трудилось. Мало ли, а вдруг придут?
Заходил в дом через служебный вход, где только прислуга ошивается. Я был почти уверен, что никого не встречу. Тут же принцип: «кошка с дома, мыши в пляс». Ушел князь, так и прислуга гуляет. А я? Так уже как две недели в это время работаю и кричу, словно какой душевнобольной, когда меня отвлекают, если это только не Агафья. Она единственная имеет разрешение заходить ко мне, особенно данное позволение работает по ночам.
Так что никто не будет заходить ко мне в комнату. Да и зачем? Я же даже не «благородие». И для всех слуг я был дома и работал. Единственно, что может меня сдать, так это отсутствие света. Потому я поспешил срезать часть свечей, будто они уже прогорели, ну и поджог остальные.
На воду дышу? Может быть. Однако, лучше продумать как можно больше мелочей. На мелочах часто преступники и «палятся». Надеюсь, что в этом времени своих русских «Шерлоков Холмсов» нет. Из того, что мне получилось выяснить, следователей тут нет вообще.
Кстати, вот еще одно новшество, причем соотносящееся к моему основному роду деятельности. Можно же издать книгу про принципы следственных мероприятий и то, как раскрываются преступления. Уж про это я знаю немало, могу адаптировать и для современности.
*…………*………….*
Петербург
13 декабря 1795 года. 16.20 (Интерлюдия)
— Почему у тебя мокрый парик? — отчитывал лакея Платон Александрович. — Мне противно!
Всесильный фаворит сорвал парик с безмолвного лакея и швырнул его в сторону.
— Фи! Что за волосы? — Платон брезгливо скривился. — Одень быстро парик!
Развернувшись и было дело ускорившись идти в дом, Платон Александрович резко замедлился. Он посчитал, что брат Николай может… нет, он должен, встречать его даже не на крыльце, а спустившись со ступенек. Это же он, Платон, возвысил всех братьев. Они живут так хорошо из-за того, что он любит императрицу и ею любим.
Николай Александрович вышел на крыльцо и так же ждал, когда брат, в последнее время все более заносчивый, подымется на крыльцо. Старший из братьев, Николай, был мозгом в семействе Зубовых. Это он смог пошатнуть с пьедестала Григория Потемкина, отвернуть, казалось бы, несокрушимого хозяина Новороссии, от императрицы. Николай женился на дочери Александра Васильевича Суворова, звезда которого восходила и затмила военные успехи самого Потемкина. И брат, Платошка, должен быть благодарным. Сам-то он натворил бы дел и уже мог оказаться в опале.
Два брата смотрели друг на друга. Платон поедал старшего брата суровым взглядом, а Николай усмехался. Суровость Платона Николаю казалась смешной.
— Ну, проходи уже! Или ждешь, чтобы еще твой брат Валериан на одной ноге пришел оказывать тебе почтение? — сказал Николай.
Вдруг тело Платона резко рвануло вперед, а голова неестественно дернулась назад. Фаворит сделал три шага по инерции, вслед за кинетическим ударом, и смог остаться на ногах. Платон Александрович недоуменно посмотрел себе на живот, но ничего там не увидел. Пуля вошла сзади и осталась в теле фаворита.
— Что? — выкрикивая, Николай рванул к брату.
Ступеньки были скользкими и Николай Александрович поскользнулся. Двое гвардейцев, сопровождающие Платона Зубова, моментально спрыгнули с коней и побежали именно к Николаю, чтобы помочь ему подняться.
Еще один лейб-кирасир непонимающим взглядом смотрел на дом с другой стороны реки Мойки. Он вроде бы слышал звук выстрела, несмотря на то, что рядом проезжала карета, колеса которой сильно стучали по очищенной от снега мостовой.
— Не меня, Платона! — закричал, поднявший голову Николай, направляя кирасир к брату.
Николай Зубов ударился головой о ступеньку и сейчас рассечение на его лбу начинало кровоточить. Но он не обращал внимание на это.
Платон стоял и слезы лились по его щекам. Он молчал, понимал, что в него выстрелили, вдруг пришло осознание, что это все. Даже физическая боль ушла на второй план, уступая жалости к себе. Вдруг, глаза, еще минуту назад всемогущего фаворита, закатились и он рухнул на мостовую. Кирасиры не успели подхватить Платона Александровича, но быстро взяли обмякшего мужчину и понесли в дом.
— Ты! — Николай указал на одного из лейб-кирасир. — Быстро медикуса приведи! Тут в трех домах от моего живет один немец. Вот ему скажешь и быстро в Зимний, всех лейб-медиков вези!
Николай Александрович уже встал и смотрел то на брата, которого в бессознательном состоянии заводили в дом, то на четвертого кирасира.
— Что-то заметил? — поинтересовался Николай Зубов.
— Не уверен, ваше высокопревосходительство, но вон с того дома, с верхнего окна вероятно и был выстрел, — кирасир указал на дом, который располагался параллельно дому Николая Александровича и так же прямо у мостовой, у реки. — Еще там подымался дым, вероятно, от сожженного пороха.
