Даже ежу было понятно, что в первых строках своей песни герой сравнивает себя с куликом, а под гусями–лебедями подразумевает многочисленных врагов и недоброжелателей. Поэтому еж встревожился и поспешил убраться с дороги.
Стражники–привратники потом приврали, что пытались пришельца сечь мечами и колоть копьями, но мечи об него ломались, а копья отскакивали.
На самом деле никто на такое не отважился – ведь богатырь был вовсе без оружия. Стало быть, охраняют его такие сильные чары, что лучше уж не пытать судьбу себе на погибель.
Жихарь остановился у ворот, отогнал грозным оком стражников, легко потянул ворота на себя, отчего балка–засов с другой стороны с сухим треском переломилась. Богатырь поочередно снял обе створки с петель, оттащил в стороны и бережно прислонил к столбам–вереям.
Путь в Столенград был открыт.
Князь Жупел давно надоел всем хуже горькой редьки, но все не выпадало многоборцам случая с ним посчитаться. А теперь за Жихарем потянулись какие–то неведомые подзаборные молодцы, они начали кричать про князя всякие гадкие, но правдивые слова. Потом и остальной народ услышал в себе силы великие, обиду лютую, ярость благородную, гнев праведный и прочие полагающиеся при мятеже и смуте чувства.
Сразу, не дожидаясь, чем закончится толковище с князем, принялись за спиной
Жихаря грабить богатые терема.
Князь Жупел без толку метался по своей светлице. Самый лучший его боец – варяг Нурдаль Кожаный Мешок – незадолго до этого убрался в северные свои свояси, не простившись и даже не спросив положенного жалованья. Слуги, один за другим посылаемые Жупелом за дружиной, назад не возвращались, и никто не мог доложить владыке, что верная дружина уже давно покинула город и расположилась под речным берегом, на всякий случай ладя плоты для бегства. Дружина ведь тоже перед Жихарем провинилась – мало того, что никто не заступился за боевого товарища, так еще сами же его повязали и в Яму кинули на верную смерть.
Место старого варяга близ князя занял другой пришлый вояка – Дерижора, по прозвищу Подержи Мой Тулуп. Детина был здоровый, дородный, чернобородый и черноглазый, он пришел на службу из далекого приморского города, где, видно, здорово провинился перед властями. Дерижора никого не боялся, был весел и шумлив, людей сильно не обижал, но в переулке после заката было ему лучше не попадаться: оставит без всего да еще пошутит про это. На щите этого чуженина изображен был родовой знак: в лазоревом поле семь сорок. Должно быть, по причине болтливости.
Про Жихаря Дерижора только слышал слыхом, но рассказам не верил, поскольку и сам был горазд на выдумки. Когда у княжьего крыльца поднялся шум, Дерижора нехотя встал с лежанки, велел напарнику подержать тулуп и вразвалочку вышел на крыльцо.
Богатыри долго стояли друг против друга – один наверху, другой внизу. Потом
Дерижора все–таки сошел вниз – ему мечталось поскорее покончить с этой
докукой и вернуться на лежанку досматривать сон о родном городе с
белокаменной лестницей до самого моря. Но даже на земле превышал он Жихаря
на голову.
– Ты Соломону Давидычу не родня приходишься? – спросил Жихарь. – А то похож. Не дело выйдет, если я тебя обижу: мы с премудрым царем из одного котелка ели, одним плащом укрывались.
– Делай ноги, – посоветовал Дерижора. – А то будет такое, шо это немыслимо.
Ой, шо будет, шо будет!
– А что будет? – удивился богатырь.
– А станут тебя повсюду искать, да не найдут, и мамочка заплачет…
– Не родня, – решил Жихарь. – Тот был премудрый, а ты, гляжу, преглупый. За
чужого дядю голову подставляешь. Дай пути, не доводи до худого.
– Лучше сделай так, шоб я тебя не видел, – сказал Дерижора Подержи Мой Тулуп.
– А, это можно, – охотно согласился Жихарь. Он за спиной соорудил из указательного и безымянного пальцев нехитрую рогульку и рогулькой этой ткнул княжьему заступнику в черные печальные глаза.
Дерижора возопил и схватился руками за лицо.
– Глаз не бабья снасть, проморгается, – утешил его богатырь, потом легонько
плечом устранил с пути и побежал в терем.
На лестнице никакой стражи не было вовсе, и в княжескую светлицу богатырь ворвался невозбранно, но тут в нос ему шибанула страшная вонь, будто не ко владыке Многоборья Жихарь пожаловал, а в несчастное село, где погуляла Коровья Смерть.
Князь Жупел Кипучая Сера лежал на столе в небольшом гробу, скрестив на груди связанные на всякий случай тряпицей ручки. Личико у князя стало от смерти желтенькое, носик востренький, даже жалко было смотреть постороннему человеку, незнакомому, на свое счастье, с Жупелом.
Над гробом, превозмогая смрад, убивалась княгиня Апсурда. Она слегка колотилась покатым лобиком о край домовины и задавала воющим голосом покойнику напрасные и безответные вопросы: на кого именно он ее покинул и чего ему на белом свете не хватало.
По лавкам вдоль стен светлицы сидели ближние слуги, премудрые советники и просто непременные при всяком похоронном деле старички и старушки. Когда вдовствующая княгиня особенно высоко забирала голосом, они помогали ей таким же воем.
– Доигрался, подлец, – разочарованно проворчал Жихарь. – Не только околеть успел, но и провонять удосужился…
Но только Жихарь был уже не тот. Много чего он в своих странствиях насмотрелся, много чего наслышался. Прищемил себе богатырь ноздри пальцами и не побрезговал склониться над мертвецом.
– Так, – сказал он громко. – Не обессудь, скорбная вдовица, а только придется муженьку твоему допрежь похорон вбить в белые груди осиновый кол, чтобы не вздумал за гробом баловаться…
Скорбная вдовица завыла громче прежнего, а сочувственники подхватили. Княжий советник Корепан, седой и на вид благообразный даже, кашлянул и сказал осторожно:
– Не дело задумал, ваше богатырство. Он же все–таки князь, и хоронить его надо по–княжески, тризну справить…
– Ладно, – прогундосил Жихарь. – Ради княгинюшкиного спокойствия не будем ему кола втыкать, похороним по–княжески: выроем преглубокую яму, заколем коня любимого, слуг верных туда же метнем. Он ведь и в Костяных Лесах без советника, например, не обойдется…
Верные слуги и соратники покойного мигом устали завывать по князю и заголосили по себе в том смысле, что верные–то они верные, но не до такой же степени!
– О какие вы! – сказал Жихарь. – Лукавые да вероломные! Да уж каких заслужил! Добро, не будем людей зря трудить, курган насыпать. А поступим так, как в жарких странах за Зимними Горами делают. Сам видел на обратном пути предивный обычай в тех краях. Когда помирает ихний раджа – это вроде князя, только мелкий да чернявый, – то складывают высокую и просторную поленницу из духовитых смоляных дров, помещают покойника в белом свивальнике на вершину, потом хором плачут и факел подносят. А любимая жена раджи (жен они, против нашего, по многу держат) доброй волею на тот костер восходит и в огне за мужем следует… Тут и честь, и верность, и добрым людям польза: все иные бабы острастку получают и, бывает, цельхй месяц после того мужьям не перечат. Так особая книга велит, «Камасутра» называется…
Про книгу он, конечно, приврал, поскольку прочитать ее не смог, а любовался
одними картинками. На картинках же никаких костров вовсе не было…
– Еще чего! – заорала вдовица, и слезы у нее тут же высохли, как вода на раскаленной плите. – Я к батюшке своему гонца послала, он сюда войско приведет и всех вас казнит за меня!
– Ой, – испугался Жихарь. – Не надо нам сейчас войны, учиним по–другому. Нужно у покойника вынуть черева и мозги – я покажу, как это делается, – да и засушить на веки вечные…
– Ты бы ушел отсюда, ваше богатырство, – мягко сказал Корепан. – Дай уж нам
с владыкой по–своему попрощаться, похороним и без тебя…
– Ага, – сказал Жихарь. – Знаю я вас, догадываюсь… Тогда вот что. Похороним его бесчестно, словно приблудного бродягу, каковым он и был… А гроб для приличного человека сбережем!
С этими словами богатырь отодвинул княгиню от ложа скорби, поднял гроб и вытряхнул князя Жупела на выскобленные добела доски пола. Вместе с князем полетели на пол и куски тухлой рыбы.
Жупел не успел выставить вперед спутанные руки, больно ударился, ожил и завопил.
– Вот каков я могучий чародей! – похвалил ся Жихарь. – Мертвых подымаю, верной жене супруга усопшего возвращаю! Правда, ненадолго. Вставай, притворенный, судить тебя будем!
Жупел Кипучая Сера кое–как поднялся, путаясь в просторных смертных одеждах.
– Суди–ить? – прошипел он, и костяной гребень на княжеской голове даже покраснел от злости. – Да кто тебе право дал меня судить? Я всенародный избранник, а ты – беглец да изгой! Я на тебя жаловаться буду – сам знаешь кому.
