И.Эренбург
На пишущей машинке. Рукописный текст всегда неясен (не разборчивость почерка, индивидуальность его, малое - сравнительно с печатным - количество слов на странице). Все это мешает каждую минуту отрешаться от себя, взглядывать критически, как на чужое, на свою работу. Когда фраза слишком сложная, или когда они толпятся, забегая вперед, - набрасываю их пером. Мне никогда не удавалось набросать от руки больше трех, четырех страниц, сейчас же тянет взглянуть на это в печатном виде - на машинке.
А.Толстой
Техника письма. Набрасываю пером и сейчас же стукаю на машинке. К карандашам чувствую отвращение.
А.Толстой
Раньше я печатал на машинке.
В.Доценко
Если бы я показал вам свою записную книжку, вы бы обнаружили массу завитушек, и стрелочек, и легких зачеркиваний, сквозь которые проступает первый вариант. Переходишь от этого к печатному тексту — и он тут же выглядит более закоснелым. Кстати, все это чепуха насчет того, что на компьютерах удобнее жонглировать текстом. Ничто не сравнится с возможностями рукописи. В ней ты переставляешь куски текста, физически не сдвигая их, то есть всего лишь указываешь на возможность перемещения, оставляя изначальную мысль нетронутой. Проблема компьютера в том, что у конечного результата нет памяти, нет происхождения, нет истории — маленький курсор (или как он там называется) дрожит где-то в центре экрана, создавая иллюзию того, будто вы думаете. Даже когда вы давно уже перестали.
М.Эмис
Писал от руки. Печатал черновик на машинке, правил, перепечатывал. В середине 1980-х с радостью перешел на компьютер, и теперь пишущая машинка кажется мне грубой механической помехой. В текстовом редакторе есть что-то более интимное, он ближе к мысли как таковой. Эфемерность еще не распечатанного материала похожа на невысказанную мысль. Мне нравится возможность без конца переделывать фразы, мне нравится, как преданная машина запоминает все мои маленькие пометки.
И.Макьэн
Щелканье машинки мне мешает, я всегда пишу только пером. Перо для меня не безразлично - писать люблю мягким пером, если есть, то медным.
А.Чапыгин
Пишу карандашом. Мне нужно не менее дюжины их и машинку для заточки. О, и очень много бумаги! Пишущая машинка - для окончательного варианта и для копий.
Э.Хемингуэй
Рассказы до листа пишу на машинке сразу, больше листа - пером и затем на машинке.
Б.Пильняк
Я люблю во время работы часами ходить гулять. И бывает, неожиданно возникнет какая-то фраза, чисто речевая, или, может быть, увидится какое-то мгновение будущей сцены, а то послышится полуфраза - и тогда записываю немедленно или запоминаю, но чаще всего все-таки немедленно записываю. Бывает и так, что фразы, которые приходят мне в голову, опережают меня в работе на год или два. Обычно я знаю, какой фразой закончу ту или иную главу.
Г.Марков
Очень часто я отвлекаюсь от темы. Кажется, собираюсь писать о чем-то конкретном, и вдруг меня задевает за живое другая тема. и я переключаюсь на нее. Но главное - не нарушить плавного течения мысли. Сохранить плавность повествования - это главное, что меня заботит.
Я не разрабатываю тему, как другие писатели. Безусловно, мой подход значительно отличается от того, как пишет киносценарист. Ему приходится много всего придумывать, чтобы получить желаемый результат. меня не заботит конечный результат. Я пишу - вот что важно. Дело не в том, что я написал, а в самом процессе творчества. Поскольку моя жизнь состоит в том, чтобы писать. Самое главное - процесс. Что я пишу, в конечном счете не столь важно. Часто это глупо, нелепо, противоречиво - последнее вообще меня не волнует. Насладился ли я этим? Выложил ли то, что во мне накопилось? Вот что самое главное.
Г.Миллер
Где бы я ни оказывался, я всегда работаю без особых усилий, наверное, потому, что пишу лишь тогда, когда чувствую к этому тягу. Я никогда себя не заставлял. Писал каждый день, всегда на свежую голову. Я себя дисциплинировал... Рано ложился спать. После завтрака шел прямо в свой рабочий кабинет и писал до полудня. Потом ложился поспать, а после этого, если чувствовал в себе силы, рисовал.
Г.Миллер
Некоторые пишут строчку за строчкой, останавливаются, стирают текст, вынимают и рвут страницу и т.д. Я работаю иначе. Просто продолжаю писать, и все. Позже, заканчивая работу, я, так сказать, даю ей отстояться в холодильнике. не зааглядываю в нее месяц-два, чем дольше, тем лучше. Потом нахожу удовольствие в другом. Это радует меня ничуть не меньше, чем процесс работы. Это то, что я называю «занести топор над твоим творением». Я имею в виду: взять и искрошить его. Сейчас вы видите его с совсем новой, выгодной позиции. У вас на него другие виды. и вы обретаете удовольствие в изничтожении подчас даже наиболее захватывающих эпизодов, поскольку они вас не устараивают: на ваш критический слух они звучат фальшиво. Они могут быть написаны замечательно, но, как критик, вы воспринимаете их иначе. Я поистине наслаждаюсь этой кровавой стороной игры. Можете этому не поверить, но это правда.
Говорят, Хемингуэй корректировал сделанное на следующий день. А Томас Манн - даже в тот же день. Я слышал, что он писал страницу за страницей в день и тогда же вносил правку. Таким образом он наладил серийное производство. Каждый день непременно выдавал страницу. Господи, за 365 дней у тебя выйдет целый талмуд. Да это же непосильный труд! Прямо-таки невозможный! И опять же: кто знает, какой механизм движет каждым человеком, ритмом, в котором он работает? Каждый человек уникален.
Г.Миллер
Нарезаны четвертушки бумаги, очинен химический карандаш, приготовлены папиросы, я сажусь за стол. Я знаю только развязку, или только одну какую-то сцену, или только одно из действующих лиц, а мне нужно их пять-десять. И вот на первом листке обычно происходит инкарнация, воплощение нужных мне людей, делаются эскизы к их портретам, пока мне не станет ясно, как каждый из них ходит, улыбается, ест, говорит. Как только они для меня оживут - они уже сами начнут действовать безошибочно, вернее - начнут ошибаться, но так, как может и должен ошибаться каждый из них. Я пробую перевоспитать их, я пробую построить их жизнь по плану, но если люди живые - они непременно опрокинут выдуманные для них планы. И часто до самой последней страницы я не знаю, чем у меня (у них, у моих людей) все кончится. Бывает, что я не знаю развязки даже тогда, когда я ее знаю - когда с развязки начинается вся работа.
Е.Замятин
Я могу по месяцам ничего не делать, а потом работать без сна. Жаль, что не могу работать регулярно и постоянно. С другой стороны, может быть, это и лучше, потому что это дает гораздо больше удовлетворения, чем постоянно, без всякого желания писать и работать систематически по 6 часов в сутки.
Б.Лавренев
Я работаю ежедневно. Я все пишу от руки. Я знаю, что значит «порыв вдохновения», но я также стараюсь дисциплинировать свою жизнь и творчество.
У.Фолкнер
Обычно я сочиняю двадцать или тридцать страниц, а затем мне обязательно надо отвлечься - немножко любви, если это возможно, а то небольшой кутеж: на следующее утро я уже все позабыл, и, читая три или четыре последние страницы из написанной накануне главы, я придумываю следующие.
Стендаль
Каждый день я исписываю много листов. Между двумя романами пишу поэзию или книги для детей. Это разнообразие мне необходимо. Именно этот прием, как мне кажется, принес мне успех и позволил овладеть собственным стилем.
А.Силлитоу
Я встаю убежденный, что предстоит сделать нечто. Я чувствую, как во мне едва уловимо растет напряжение, как у авгуров. Моя записная книжка валяется возле меня. Я хватаю ее листаю рассеянно. Пролистав, начинаю снова - на сей раз внимательнее. Записи до того неразборчивы, что может уйти год титанических усилий, чтобы прочесть простую фразу. Некоторые строки я и сам уже не в состоянии расшифровать - о них позаботятся мои биографы. Я все еще не могу отвязаться от мысли, что собираюсь написать нечто. Я просто пропускаю страницы записной книжки под пальцем, словно разминая руку. Так мне кажется. Но когда я делаю эти пассы над страницами, что-то фатальное неуловимо быстро происходит со мной…
Эта строка кричит мне примерно в десять часов утра. С того момента и дальше - до четырех утра сегодня - я пребываю во власти неведомых сил. Я оставляю в сторону пишущую машинку и начинаю писать под их диктовку страницу за страницей, и память подсказывает, где искать подробности событий. Содержимое всех папок, по которым были рассортированы рукописи, вывалено на пол. Я лежу на полу и, с карандашом в руке, лихорадочно облекаю в словесную плоть костяк черновиков. Это продолжается бесконечно. Все во мне ликует, и в то же время я ощущаю некоторое беспокойство. Если так будет продолжаться и дальше, я рискую заработать геморрой.
