М.Фриш
Неприкрытые повествователи от первого лица, такие, как Генри Миллер, Витольд Гомбрович и другие, не создают исповедальной литературы и потому переносимы, что их «я» наделяется определенной ролью. Авторы подобного рода кажутся скорее невинными, они творят из собственной плоти и сами живут в своем творении, - едва ли когда-нибудь возникает впечатление, что они вытаскивают на свет божий лично интимное: они скорее являются собственным литературным объектом, собственным образом, поэтому им не приходится скрывать тщеславие, оно свойственно самому образу наряду со всем остальным.
М.Фриш
Когда вы впервые начинаете писать рассказы от первого лица и делаете эти рассказы настолько правдивыми, что люди почти всегда верят им и, читая, полагают, что все написанное произошло с вами в действительности, это естественно, потому что в то время, когда вы сочиняли, вы должны были провести героя своего рассказа через все события, о которых он повествует. Если это вам удается достаточно хорошо, вы заставляете читателя этих рассказов поверить в том, что подобные события происходили с ним самим. Если вы окажетесь способны на такое, то это будет означать, что вы начинаете приближаться к своей цели, то есть к созданию такого реалистического произведения, какое превосходит действительность и становиться частью жизненного опыта читателя и частью его памяти. Тут должен произойти самый важный процесс, незаметный для читателя во время чтения такого рассказа или новеллы, которые помимо его сознания включаются в память и жизненный опыт таким образом, что становятся частью его жизни. Сделать это нелегко.
Э.Хемингуэй
58. ПРОЦЕСС
Свою «неправду жизни» Довлатов сперва озвучивал как устный рассказ, затем обкатывал в письмах бесчисленным адресатам, потом обрабатывал как очередной литературный микроабсурд – и только после всего этого включал эпизодом в тот или иной рассказ (или повесть). Этот неизбежно нарастающий от одной стадии к другой уровень бытовой недостоверности оборачивался (в подавляющем большинстве случаев) правдой художественного факта – так стоит ли проверять ее сомнительными воспоминаниями тех, кто всякий раз «врет как очевидец»?
В.Топоров
…и все это время писал, даже в самые первые дни. Конечно, тогда я не брался за книги. Это были письма, ставшие основой моих книг, скажем так. Я писал на родину близкому другу-художнику. Каждый день я описывал все, что со мной происходило, что я открыл для себя в Париже. Многие письма послужили материалом для «Тропика Рака».
Г.Миллер
Процесс записания фраз, слов, ситуаций, характеристик, увиденного извне и подслушанного в себе, невозможен без карандаша; но запись — момент, а выборматывание порой одной непокорной фразы до стука в висках на часовых прогулках, подобно построению стихотворной строки, - адекватно ли оно записи? Я бормочу днями и ночами, на прогулках, во время обеда, во время периодической бессонницы всю долгую ночь напролет; в итоге — выбормотанный отрывок короче куриного носа, время записания которого — четверть часа.
А.Белый
У меня есть каталоги, где все организовано по довольно сложной схеме. Сейчас я пишу роман Duma Key, и я систематизировал все рабочие записи, чтобы не забыть детали всех линий романа. Я записываю даты рождения своих героев, а потом высчитываю, сколько им лет в таком-то или таком-то году. Нужно не забыть, что у этой героини на груди татуировка, не забыть, что у Эдгара к концу февраля появляется верстак. Потому что если сейчас я что-то напутаю, такая морока будет все это потом исправлять.
С.Кинг
Ни разу не испытывал озарения. Все идет гораздо медленнее. Сначала — нечто туманное, как будто пробуждаешься, во что-то всматриваешься настороженно и пытливо. Иногда в неясной мгле различаешь то, что вызывает у тебя интерес, любопытство и воодушевление — и из него рождается работа, листки с заметками, план сюжета. А когда чертежи уже готовы, и я начинаю все расставлять по порядку, нечто весьма размытое и туманное все еще присутствует. Это озарение снисходит на меня, только когда я работаю. И только напряженный труд в самый неожиданный момент может пробудить это обостренное восприятие, это воодушевление, которое ведет тебя к откровению, подсказывает решение, проливает свет. Когда я добираюсь до сердцевины романа, над которым уже длительное время работаю, тогда и впрямь что-то происходит. Повествование перестает быть холодным, не имеющим ко мне никакого отношения. Мало того, становится для меня настолько живым и важным, что все происходящее со мной самим реально лишь в той мере, в какой оно связано с романом. Все, что слышишь, видишь, читаешь, в том или ином смысле помогает моей работе — такое ощущение. Я, можно сказать, пожираю реальность, точно каннибал. Но чтобы войти в это состояние, я должен прежде испытать катарсис, а его надо заработать. Я постоянно живу двойной жизнью: у меня тысяча дел, но о работе думаю постоянно. Разумеется, иногда это состояние становится навязчивым, перерастает в невроз. Тогда, чтобы расслабиться, я смотрю кино. После напряженного трудового дня, когда в душе царит полная сумятица, кино мне очень помогает.
М.В.Льоса
Многие близкие к Василию Макаровичу в разные периоды люди сообщали, что слышали от него некоторые его рассказы еще до того, как они были написаны. А потом, когда те же люди знакомились с этими рассказами в печати, их охватывало ощущение, что они не впервые читают, а именно перечитывают уже хорошо знакомые произведения, - настолько совпадали не только сюжетные «ходы», но и отдельные детали. Эти устные рассказы - во многом идентичные будущему тексту - были нужны Шукшину для «хранения» почти сложившихся уже произведений. Но именно - почти. Что-то было еще не готово, не удовлетворяло автора, и чаще всего - концовка. Потому-то он и не приступал к фиксации вещи на бумаге.
Этот очень своеобразный творческий метод Шукшина требовал колоссальной внутренней сосредоточенности и концентрированной нервной и психологической энергии. И когда Василий Макарович приступал наконец к записи он настолько уходил в произведение, что все остальное для него существовать переставало.
...У этого метода было много достоинств, главное из которых - произведения не сочинялись, не делались, а рождались. Могли выйти когда более удачными, когда менее - но всегда - живыми. Этот метод позволял записать в полночь первую фразу рассказа, а уже ранним утром поставить в нем последнюю точку.
В.Коробов
Сначала мне приходит в голову идея, этическая или философская. Затем я придумываю интригу, которая представляется мне наиболее живой, близкой к действительности, максимально наглядной.
Р.Баньоль
Пруст доказал, что, восстанавливая в памяти какое-то событие, представляешь его себе даже более живо, чем это происходило в действительности. Думаю, это очень точно. Не знаю, почему это так: наверное, дело в том, что, когда пишешь, глубоко чувствуешь, отдаешь себе во всем полный отчет, ты очень насторожен и собран. Твои чувства и ощущения обострены. Конечно, можно слегка и приврать. Все-таки, восстанавливая в памяти какое-то событие, тоже что-то додумываешь. Это ваше дело, и смысл не столько в том, чтобы в точности передать происходящее, сколько в том, чтобы передавать дух, ауру этого события. Я бы сказал, что почти невозможно абсолютно адекватно воспроизвести факт, но, безусловно, можно постараться его реконструировать.
Г.Миллер
Я ничего в уме не держу, когда пишу. Когда пишешь, сознание должно быть чистым и пустым. Как зеркало. Если Вас интересует техническая сторона вопроса, то я сначала создаю в уме в самых общих (очень общих) чертах сюжет — а потом работаю методом «потока сознания». Если поток ломает сюжет — тем хуже для сюжета, ему придется подстраиваться. Потом текст проходит шлифовку — я разбиваю его графически, оформляю диалоги, делаю все, чтобы он удобно и легко читался именно зрительно.
В.Лорченков
Грэм Грин придумал хороший образ: опорные моменты творческого подъема он называет озерами. Когда пишешь роман — соединяешь эти озера каналами. В романе Enduring Love первыми были главы о человеке, который листает записную книжку в поисках знакомого, имеющего связи в преступном мире, а потом идет и покупает пистолет у стареющих хиппи. В тот момент я понятия не имел, зачем ему пистолет и кто он. Но я знал, что мне нужна эта сцена. Это было одно из озер Грэма Грина. Первый канал, который я прорыл, привел меня к эпизоду с попыткой убийства в ресторане.
И.Макьюэн
Для меня очень важно деление книги на главы. В большинстве случаев я знаю весь сюжет романа заранее. И уже сочиняя книгу, я делю ее на главы и обдумываю в подробностях, что должно произойти в каждой. Не обязательно начинать с первой главы, не обязательно писать по порядку. Если я застреваю, для меня это не очень серьезная проблема, — просто продолжаю с другого места, как подскажет фантазия. Могу написать первые пять глав, а потом, если мне разонравится, перескочу на пятнадцатую…. … Последнюю главу я всегда пишу в самом конце. Это твердое правило. Мне нравится дразнить себя, спрашивать, чем все кончится.
